Он насвистывает одну из любимых песен отца — «Summertime» Гершвина. Обычно отец слушал ее в исполнении Эллы Фицджеральд и Луи Армстронга. «Это подлинный шедевр. Когда звучит эта песня, я готов расплакаться». Однажды он увидел, как родители танцуют под эту мелодию, под чарующие звуки трубы Армстронга. Уже опустились сумерки, и он некоторое время простоял незамеченным, наблюдая за счастливыми родителями. Отец погладил маму по щеке, и он понял: вот она какая — любовь. В тот миг он еще не мог выразить это в словах, но когда пришло время, он узнал в себе это чувство, потому что был знаком с ним с детства.
Свистеть его учила мама. Правда, получалось у него не очень. Однажды они с отцом пошли гулять, и отцу за один раз удалось то, на что мать потратила уже немало времени. Тогда отец предложил: давай, когда мама снова начнет тебя учить, ты сделаешь вид, что у тебя не получается, потом изобразишь, что тебе трудно, но ты стараешься, а потом вдруг у тебя все получится. И вот, когда он после очередной попытки как бы впервые засвистел, радости матери не было предела. Она прыгала на месте и хлопала в ладоши. Он помнит, что с того дня они частенько свистели все вместе — этакое не слишком слаженное, но веселое трио свистунов. Сестра — тогда еще младенец — смотрела на них во все глаза и улыбалась.
Он встает, открывает крышку урны и развеивает пепел с подвесного мостика. Прах отца кружится в воздухе и медленно оседает. «Пока, папа. Я буду по тебе скучать», — говорит он.
Он спускается по лестнице, выходит из птичника и идет на детскую площадку. У песочницы он останавливается, нагибается, зачерпывает пригоршню песка и высыпает его в урну. Песок грязный, с мусором, но он даже не пытается перебрать его.
Он садится на скамейку-качели и достает сигареты. Докурив, тушит окурок в песке, насыпанном в урну, и закрывает ее крышкой.
Вот что сестра получит от него — не прах отца, а урну с грязным песком из заброшенного зоопарка без названия.
13
Он возвращается домой. Урна лежит в дорожной сумке. Сестра звонила уже много раз. Вот опять. Он раздраженно смотрит на телефон. Потом включает громкую связь, но без видео.
— Здравствуй, Маркитос! А что случилось? Почему я тебя не вижу?
— Я за рулем.
— А, понятно. Ну, ты как? Я имею в виду… ну то, что папа…
— Хорошо.
— Я тебе звонила, чтобы сказать: поминки я решила устроить дома. Так, мне кажется, будет удобнее и экономнее.
Он молчит. Камень в груди опять шевелится, растет.
— Хотела тебя попросить: ты не мог бы привезти мне урну. Сегодня или завтра. Я, кстати, могу сама к тебе заехать, хотя и неудобно это будет. Далеко все-таки. Завезешь?
— Нет.
— То есть как это?
— Я сказал, нет. Ни сегодня, ни завтра. Когда решу, тогда и завезу.
— Но, Маркитос…
— Никаких «но»! Я привезу тебе урну, когда захочу сделать это, и поминки ты будешь устраивать, когда мне будет удобно. Все ясно?
— Ну я не знаю… Слушай, я, конечно, понимаю, что тебе сейчас плохо, но, вообще-то, можно говорить со мной другим то…
Он выключает телефон.
14
Домой он возвращается совсем поздно. Он устал. За Жасмин он весь день присматривал по телефону и знает, что она сейчас спит.
Дверь в ее комнату он не открывает.
На кухне он достает из шкафа бутылку виски, садится в парагвайский гамак и покачивается в нем, потягивая крепкий напиток. Звезд на небе нет. Ночь выдалась пасмурной. Наружное освещение тоже выключено. Ощущение такое, словно весь мир выключился и погрузился в тишину.
Просыпается он от солнца, бьющего ему в лицо. Пустая бутылка лежит в стороне. Какое-то время он пытается понять, где он, куда его занесло. Затем он начинает шевелиться, и гамак под ним покачивается.
Из гамака он не вылезает, а вываливается. Садится на траву. Еще утро, но припекает уже основательно. Он обхватывает голову руками. Голова болит. Он ложится на спину и смотрит в небо. Оно пронзительно-голубое. Ни облака. Кажется, что протяни сейчас руки, подними их вверх — и коснешься этого голубого купола, который висит сейчас так близко.
Он помнит, что спал и ему снился сон. Помнит он и сам сон — во всех подробностях. Но сейчас ему не хочется ничего восстанавливать в памяти. А хочется ему лишь одного: пропасть, потеряться в этой сверкающей голубизне.
Он опускает руки, закрывает глаза, и в его мозгу начинают воспроизводиться, как в кино, образы и ощущения недавнего сна.