Он дает прихожанам церкви время попрощаться с человеком, которого собираются принести в жертву, с Гастоном Шафе, который, кажется, находится в состоянии экстаза. Он знает, что это не продлится долго: когда они дойдут до сектора ложи, Гастона Шафе, вероятно, стошнит, или он заплачет, или захочет убежать, или обмочится. Те, кто этого не делает, либо находятся под сильным наркотическим воздействием, либо в тяжелом психозе. Он знает, что сотрудники завода сделали ставки. Пока он ждет окончания объятий, ему интересно, что делает Жасмин. Сначала ему пришлось оставить ее запертой в сарае, чтобы она не навредила себе и не разрушила дом. Он выпросил у Крига отпуск, который тот не взял, и провел несколько недель дома, обучая ее, как жить в доме, как садиться за стол на ужин, как держать вилку, как убирать за собой, как набирать стакан воды, как открывать холодильник, как пользоваться туалетом. Он должен был научить ее не испытывать страха. Страх, который был усвоен, укоренился, принят.
Гастон Шафе выходит вперед и поднимает руки перед собой. Драматическими жестами он отдает себя в руки, как будто весь ритуал имеет какую-то ценность. Он произносит: «Как сказал Иисус: примите и ешьте от тела моего».
Слушая торжествующий голос Гастона Шафе, он единственный, кто видит декаданс всей этой сцены.
Декаданс и безумие.
Он ждет, пока остальные члены группы уйдут. Охранник провожает их до выхода. «Карлитос, проводи их», - говорит он охраннику жестом, который, как знает Карлитос, означает: «Проводи их и проследи, чтобы они не вернулись».
Он просит Гастона Шафе присесть и предлагает ему стакан воды. Перед забоем головы должны пройти полный пост, но правила здесь не имеют значения. Это мясо для Падальщиков, которых не волнуют ни тонкости, ни нормы, ни нарушения. Его цель – чтобы человек был настолько спокоен, насколько это возможно в данных обстоятельствах. Он идет за стаканом воды и разговаривает с Карлитосом, который подтверждает, что члены церкви уехали. Они все сели в белый фургон, и он видел, как они уезжали.
Гастон Шафе берет стакан воды, не зная, что в нем находится транквилизатор, слабый, но достаточно сильный, чтобы реакция мужчины была минимальной и ненасильственной, когда они доберутся до ящиков. Он начал использовать транквилизаторы совсем недавно, после того, как возникла ситуация с молодой женщиной, которую собирались принести в жертву. В этом участвовал весь завод. Это случилось в тот день, когда он узнал, что Жасмин беременна. В то утро он сделал ей домашний тест на беременность, заметив, что помимо отсутствия менструации она немного прибавила в весе. Сначала он почувствовал счастье или что-то похожее на него. Затем он почувствовал страх. Затем растерянность. Что он собирался делать? Ребенок не мог быть его, не официально, не если он не хотел, чтобы его забрали, поместили в питомник и отправили Жасмин и его самого прямо на муниципальную скотобойню. В тот день он не собирался выходить на работу, но Мари позвонила и сказала, что это срочно: «Эта церковь здесь, церковь Иммолации, они сводят меня с ума, они изменили дату на мне, а теперь они здесь и говорят мне, что это я совершила ошибку. А Крига здесь нет, и я не собираюсь с ними разбираться. Только представь, Маркос, я хочу вытрясти из них всю душу, они все сумасшедшие, я даже смотреть на них не могу». Он повесил трубку и поехал на завод. Но он не мог думать ни о чем другом, кроме как о ребенке, его ребенке. Ребенке, который действительно был его. Он придумает что-нибудь, чтобы никто его не забрал. Когда он добрался до завода, он был нетерпелив с членами церкви. То, что Клаудия Рамос, женщина, которую собирались принести в жертву, была молода, не имело для него никакого значения. Он не подумал о том, чтобы кто-то проводил прихожан к выходу, и повел Клаудию Рамос прямо к ящикам. Ему также не было важно, что она смотрела через окна в комнаты для разделки и разделки мяса и с каждым шагом становилась все более бледной и нервной. Он не принял во внимание, что у Серхио был перерыв, а Рикардо, менее опытный оглушитель, работал. Он также не подумал дважды, когда они вошли в комнату отдыха сектора бокса и Рикардо схватил ее за руку, как будто она была животным. Рикардо пытался снять с нее тунику, чтобы она была голой для оглушения, и был с ней несколько груб и неуважителен. Клаудия Рамос вырвалась, испугалась и убежала. Она отчаянно бежала по заводу, из комнаты в комнату, крича: «Я не хочу умирать, я не хочу умирать», пока не достигла сектора разгрузки и не увидела множество голов, спускающихся с грузовиков. Она направилась прямо к ним, крича: «Нет, не убивайте нас, пожалуйста, нет, не убивайте нас, не убивайте нас». Он смотрел, как Серхио, который видел, что она приближается на полной скорости, и знал, что она из церкви Смерти, потому что головы не говорят, схватил свою дубинку (без которой он никогда не был) и оглушил ее с такой точностью, что все были поражены. Он побежал за Клаудией Рамос, но не смог ее догнать. Когда он увидел, как Серхио оглушил ее, он вздохнул с облегчением. Затем он вызвал по рации охрану и спросил, ушли ли члены церкви. «Только что», - ответил охранник. Тогда он приказал двум рабочим отнести женщину в сектор мусорщиков. Потерявшую сознание Клаудию Рамос разрезали на куски мачете и ножами и съели падальщики, притаившиеся неподалеку, в нескольких метрах от электрического забора. Криг узнал о случившемся, но не придал этому происшествию особого значения: как владелец завода, он был не согласен с церковью. Но, в отличие от Крига, он понимал, что это не может повториться, что если бы Серхио не оглушил ее, все могло бы быть еще хуже.