Так он сможет убедиться, что ребенок не перестанет дышать.
Жасмин всегда сидит с ним в комнате ребенка. Он предпочитает, чтобы она следовала за ним по пятам. На всех ящиках в доме есть замки. Однажды, когда он вернулся домой с завода, Жасмин достала все ножи. Она порезала одну из своих рук. Она сидела на полу, вся в крови, которая медленно капала с нее. Он запаниковал. Но это была лишь поверхностная рана. Он обработал ее, вымыл и запер ножи. А также вилки и ложки. Когда он вымыл пол, то обнаружил, что она пыталась рисовать на дереве. Тогда он купил ей мелки и бумагу.
Он также купил камеры, которые подключаются к его телефону, чтобы, находясь на заводе, он мог видеть, что Жасмин делает в комнате. Она часами смотрит телевизор, спит, рисует, сидит, уставившись в одну точку. Временами кажется, что она думает, как будто она действительно может.
4
«Ты когда-нибудь ел что-то живое?».
«Нет».
«Есть вибрация, тонкое и хрупкое тепло, которое делает живое существо особенно вкусным. Вы извлекаете жизнь через рот. Это удовольствие от осознания того, что благодаря твоему намерению, твоим действиям это существо перестало существовать. Это ощущение того, что сложный и драгоценный организм понемногу истекает, становясь частью вас. Навсегда. Я нахожу это чудо восхитительным. Возможность неразрывного союза».
Урлет пьет вино из бокала, похожего на старинный потир. Он прозрачного красного цвета, сделан из травленого хрусталя, и на нем изображены странные фигуры. Эти фигуры могут быть обнаженными женщинами, танцующими вокруг костра. Или нет. Они абстрактны. Возможно, мужчины воюют. Урлет берет бокал за ножку и поднимает его очень медленно, как будто это предмет необычайной ценности. Стакан того же цвета, что и лента, которую он носит на безымянном пальце.
Он смотрит на ногти Урлета, он всегда так делает, и не может не испытывать отвращения. Ногти у мужчины аккуратные, но длинные. В них есть что-то гипнотическое и примитивное. В них есть что-то от вопля, от древнего присутствия. Что-то в ногтях Урлета вызывает потребность ощутить прикосновение его пальцев.
Ему приходит в голову, что ему приходится видеть этого человека всего несколько раз в год, и он рад этому.
Урлет сидит, облокотившись на высокую спинку кресла из темного дерева. Позади него висит полдюжины человеческих голов. Его охотничьи трофеи. Он всегда объясняет всем, кто его слушает, что в течение многих лет это были самые трудные головы для охоты, те, которые представляли собой «чудовищные и бодрящие вызовы». Рядом с головами висят старинные фотографии в рамке. Это классические фотографии охоты на чернокожих людей в Африке до Перехода. На самой большой и четкой фотографии изображен белый охотник, стоящий на коленях с ружьем в руках, а позади него на кольях – головы четырех чернокожих мужчин. Охотник улыбается.
Ему трудно определить возраст Урлета. Этот человек относится к тем людям, которые, кажется, были частью мира с самого начала, но обладают определенной жизненной силой и поэтому кажутся молодыми. Сорок, пятьдесят, Урлету может быть и семьдесят. Невозможно узнать.
Урлет молчит и смотрит на него.
Он думает, что Урлет коллекционирует слова в дополнение к трофеям. Они стоят для него столько же, сколько голова, висящая на стене. Его испанский почти совершенен, и он выражает свои мысли в драгоценной манере. Урлет выбирает каждое слово, как будто ветер унесет его, если он этого не сделает, как будто его предложения могут застыть в воздухе, а он может взять их в руки и запереть на ключ в каком-нибудь предмете мебели, но не просто предмете, а антикварном, в стиле модерн со стеклянными дверцами.
Урлет покинул Румынию после Перехода. Охота на людей там была запрещена, а он владел заповедником для животных. Он хотел остаться в этом бизнесе и решил переехать в другое место.
Он никогда не знает, что сказать Урлету. Тот смотрит на него, словно ожидая какого-то откровенного предложения или ясного слова, но он просто хочет уйти. Он нервно произносит первое, что приходит на ум, потому что не может выдержать взгляд Урлета и не может избавиться от ощущения, что внутри этого человека есть присутствие, что-то когтями впивается в его тело, пытаясь выбраться наружу.
«Конечно, это, должно быть, увлекательно – есть что-то живое».