— Для фронта сделаем! — опять закричал Степан.
— Ну и ладно... — кивнул Зайченко. — С деньгами только туговато. Харчишек, конечно, подбросим... — Помолчал и добавил: — По возможности.
На скамейках зашумели, переговариваясь, потом кто-то выкрикнул:
— Не на хозяина работаем!
— Факт!.. — поддержали его из рядов.
— Спасибо, — кивнул Зайченко и обернулся к Алексею: — У меня все, Леша.
Он присел к столу, а Колыванов объявил:
— Переходим ко второму вопросу...
В углу у дверей началась громкая возня. Кто-то пытался войти, его не пускали, слышались голоса: «Безобразие! Мы этого так не оставим!»
— Что за шум? — спросил Колыванов.
— Гимназисты приперлись! — сообщили ему из угла.
— Еще чего?! — Степан вскочил и чуть ли не по головам сидящих рванулся к дверям. — Гони контру!
— Степан!.. — попытался удержать его Колыванов. — Прекрати бузу!
Но за Степаном уже пробирался Санька, свистел в два пальца и еще успевал выкрикивать:
— В шею сизяков! Не пускать!..
— Прекратить! — закричал вдруг Зайченко, и это было так непривычно, что все затихли.
Иван Емельянович уже обычным тихим голосом спросил у Колыванова:
— Конференция открытая?
— А шут ее знает! — пожал плечами Алексей.
— Пускай ума-разума набираются, — решил Зайченко.
— Ну и зря! — пробрался на свое место Степан. — Я бы их на порог не пустил.
— Ты у нас анархист известный! — усмехнулся Зайченко, с интересом поглядывая на вставшего в дверях Стрельцова.
Колыванов написал на листочке бумаги: «Это — Стрельцов» — и подвинул листок Зайченко. Тот прочел и кивнул головой.
— Вы от какой организации, товарищи? — спросил Колыванов.
— Союз учащихся-социалистов, — представился Горовский.
— «Свободная школа», — сказала высокая гимназистка.
— ЮКИ, — шагнул вперед юноша в очках и стетсоновской широкополой шляпе, подвязанной под подбородком.
— Солидно! — улыбнулся Зайченко. — Рассаживайтесь как сумеете.
— Котелок скинь! — крикнул скауту Санька.
Юноша в очках откинул стетсоновку за спину, так что она держалась только на тесемке, и шутовски поклонился:
— Снимаю шляпу перед высоким собранием!
— Трепло! — сказал ему Степан. — Выйдешь — поговорим!
— Степан! — постучал кружкой о чайник Колыванов. — Выгоню!.. Следующий вопрос — о посылке добровольцев на Восточный фронт. По разверстке наш район должен послать пятьдесят добровольцев, а записалось двести восемьдесят. Что будем делать?
— Посылать только достигших восемнадцатилетнего возраста и прошедших курсы военного обучения, — сказал Зайченко.
— Ясно, — кивнул Алексей.
— Нет, не ясно! — встал с места Стрельцов. — Во имя чего?
— Не понял, — обернулся к нему Алексей.
— Во имя чего должны умереть сотни, тысячи юношей? — шагнул вперед Стрельцов. — Ради кого должны сложить головы? — Оглядел притихших на скамьях ребят и проникновенно сказал: — Это ведь очень страшно — умереть, еще не начав жить. Ваш порыв прекрасен, пока он только порыв! Но там вам придется убивать людей. Понимаете: убивать! И вас будут убивать тоже. Во имя чего? — Стрельцов откинул со лба волосы и обернулся к Алексею: — Где ваш революционный гуманизм?
— Вы бы проще как-нибудь... — угрюмо сказал Алексей. — Непонятно говорите.
— Могу упростить, — снисходительно улыбнулся Стрельцов. — Большевики сражаются с оружием в руках за свои идеи? Понимаю! Но зачем проливать кровь молодых, которые даже не осознают, за что их толкают на смерть?
Стрельцов замолчал, ожидая ответа. И в наступившей тишине раздался возбужденный голос Степана:
— Горбатого лепит!
— Факт! — поддержал его Санька.
Тишина вдруг раскололась свистом, топотом ног, криками: «Долой!», «Правильно говорит!», «В шею!», «Дайте высказаться!», «Гони контру!».
Кто-то вскочил на скамейку, где-то опрокинули кресло, Колыванов яростно стучал кружкой по чайнику и надрывался:
— Тихо! Сядьте на места! Степан, сядь, говорю!..
— Не сяду! — огрызнулся Степан.
Он пробивался к Стрельцову, его не пускали, Степан вырывался и опять лез по скамейкам вперед. Рядом со Стрельцовым встал юноша в стетсоновке, снял очки и сунул в карман.
— А ну, тихо!.. — стукнул кулаком по столу Зайченко.
Чайник подпрыгнул, кружка покатилась и упала. И снова все притихли, таким громким был его голос.
Зайченко потер горло ладонью, поднял с пола кружку и тихо сказал:
— Садитесь и не орите.
Колыванов дождался, когда все рассядутся по местам, и обернулся к Стрельцову:
— Вы мне вот что скажите: кадетишки да юнкера сопливые понимали, за что они в семнадцатом году на рабочих с винтовками перли?