— А Степан где? — погладила его по голове Екатерина Петровна. — К тебе вроде пошел?
— Не видел я его... — вздохнул Федор. — Ничего я не видел... Бежал, и все!..
Степан услышал выстрелы, когда шел к переезду, но ему показалось, что стреляют у завода, и он повернул туда.
Караульный издали крикнул ему:
— Стой! Стрелять буду!
— Свои! — отозвался Степан, вгляделся в караульного и спросил: — Ты, что ли, Василий?
— Я, — отозвался караульный. — Степан?
— Ага... — подошел к нему Степан. — У вас стреляли?
— Нет, — покачал головой караульный. — Кажись, у переезда.
— А я-то дурак! — стукнул кулаком по колену Степан. Он повернулся и побежал в темноту.
— Там кто в патруле?? — крикнул ему в спину караульный.
— Федька!.. — на ходу ответил Степан. У переезда Федора не было, и Степан побежал через пустырь к баракам. Потный и растрепанный, пробежал по коридору, толкнул дверь и, тяжело дыша, остановился на пороге. Увидел Федора и опустился на стул.
— Живой? — спросил он, вытирая фуражкой мокрое лицо.
— Я-то? — шмыгнул носом Федор.
— Ты-то! — сердито передразнил Степан. — Стрелял?
— Ага... — виновато кивнул Федор.
— Сколько раз говорено — не палить зря! — Степан хотел для важности встать, но сил не было, и он остался сидеть, только откинулся на спинку стула. — Панику наводишь?
— Ты, Степа, зря не шуми, — подошла к нему Екатерина Петровна. — Узнай сначала, в чем дело.
— Я не зря, а поскольку этого требует революционный порядок, — ответил Степан. — Лишнюю панику пресекаем в корне. А в чем дело?
— Человека он убил, — тихо сказала Екатерина Петровна.
— Ну?! — испугался Степан и обернулся к Федору: — Насмерть, что ли, убил?
Федор ничего не ответил, только опустил голову.
Степан растерянно молчал, потом шепотом спросил:
— Как же ты его?
— Бежал он... — начал Федор и захлюпал носом.
— Не реви! — встал Степан. — Обыскал убитого?
— Нет... — замотал головой Федор. — Боязно мне.
— Предрассудок! — решительно заявил Степан, осекся и посмотрел на Глашу.
Она сидела в углу тихая, как мышь, и глаз не поднимала. Степан прошелся по комнате, будто раздумывая, что делать дальше, а на самом деле — чтобы оказаться поближе к Глаше, остановился рядом с ней и спросил у Федора:
— Где шапку-то потерял?
— Шапку? — Только сейчас обнаружил пропажу Федор. — Не знаю... Когда бежал, наверно...
— Ладно, пошли! — распорядился Степан.
— А может, ты один?.. — робко попросил Федор.
— Нет... — покачал головой Степан и честно признался: — Одному боязно.
Он опять посмотрел на Глашу, но та по-прежнему сидела не поднимая глаз. Степан помрачнел, шагнул к двери и распорядился:
— Пошли давай!
Федор с надеждой поглядел на Екатерину Петровну, но она строго сказала:
— Иди, Федя.
Федор вздохнул и пошел за Степаном.
Екатерина Петровна прикрыла дверь, постояла у окна, пытаясь разглядеть их в темноте, и обернулась к Глаше:
— Что глаза прячешь? Ушел он, Степка твой... Смотри-ка, застыдилась! — И вдруг, заподозрив нехорошее, мучительно покраснев от неловкости, но не в силах удержаться, грубовато спросила: — Или чего зазорное сделала?
Глаша непонимающе раскрыла глаза, потом побледнела так, что Екатерина Петровна испугалась, и срывающимся голосом сказала:
— Напрасно вы про меня так... Уж кому-кому... Вам бы призналась...
Екатерина Петровна метнулась к ней, прижала ее голову к груди, то ли чтобы приласкать и извиниться, то ли чтобы Глаша не увидела ее смятенного лица. Под ее руками ослабели напряженные Глашины плечи, а Екатерина Петровна все поглаживала ее короткие волосы, не давала ей поднять головы, чтобы успеть справиться с собой. Потом облегченно вздохнула, вытерла пальцем уголки глаз и тихонько спросила:
— Чего ж тогда стыдишься?
Уткнувшись ей в колени, и оттого неразборчиво, Глаша сказала:
— Боюсь.
— Чего боишься-то?
— Разговаривать с ним боюсь, — подняла голову Глаша. — Глянет в глаза, а у меня все как на ладошке. Страшно!
— Да чего страшного-то, дуреха? — улыбнулась Екатерина Петровна. — Ну и откройся ты ему, облому, раз сам не понимает. Им, мужикам, всегда невдомек.
— Нет, тетя Катя, я по-другому думаю... — Глаза у Глаши блеснули, она обхватила руками колени, согнула спину и, покачиваясь на табурете, заговорила быстро и горячо: — В бой я хочу вместе с ним пойти, рядом! Пули свистят, снаряды рвутся, знамя наше красное развевается, а мы идем вперед, весь наш отряд комсомольский! И если какая шальная пуля Степе предназначена, я ее на себя приму. А умирать буду, скажу: люблю, мол... Не жалей, не плачь!
Она жалостливо шмыгнула носом, тряхнула короткой челкой, подумала немного и решила: