— Нет, лучше не умирать! Разгромить бы белых в этом бою, подошел бы ко мне Степа и сказал: «Молодец, Глафира! Полюбил я тебя за твою храбрость». Тут бы я ему и открылась... — Поглядела сбоку на Екатерину Петровну и спросила: — Смешно вам, тетя Катя, да?
— Да нет... — задумалась Екатерина Петровна. — Я ведь почему улыбнулась? У нас с Иваном Емельяновичем, почитай, так и вышло. Вроде как у тебя задумано... В пятом году казаки демонстрацию разогнали, а Ваня мой знамя нес. Мы тогда только познакомились, про любовь у нас и слова сказано не было. Я вижу, на него казак наезжает, уже нагайкой замахнулся. Словно кто подтолкнул меня, не помню, как перед ним очутилась. Ну, весь гостинец на себя и приняла...
Екатерина Петровна тронула пальцем чуть заметный шрам над бровью, покачала головой, удивляясь, видно, смелости той отчаянной девчонки, и Глаша засмотрелась на ее вдруг помолодевшее лицо.
— А дальше что?
— Дальше-то? — Екатерина Петровна пожала плечами, словно не понимая, как это можно не знать, что будет дальше. — Свадьбу сыграли. Песни попели, винца выпили, а через два дня я ему передачу в тюрьму понесла. Арестовали его за прокламации. Так и жили! На маевки вместе ходили, в пикетах дежурили, бастовали. Потом он опять по тюрьмам сидел, а я опять передачи носила.
— Вот бы мне так со Степой! — мечтательно вздохнула Глаша.
Екатерина Петровна засмеялась, и опять помолодело ее лицо, хоть морщинки у глаз стали глубже и длинней.
— Зачем же так? Не для того большевики за правду страдали, чтобы у вас, молодых, такая жизнь была. Ну, Глаха!..
Она смешно повертела головой, сделала ладонь ковшичком, вытерла нос и губы сразу, потом согнутым пальцем уголки глаз, отдышалась и сказала:
— Надо же!.. До слез рассмешила!
— И ничего смешного! — хотела обидеться Глаша, раздумала и тоже засмеялась. Потом прислушалась и сказала: — Идет кто-то...
— Ну и ноченька! — вздохнула Екатерина Петровна, пошла было к дверям, но остановилась. — Никак Иван Емельянович?..
— По шагам угадали? — недоверчиво спросила Глаша.
— А ты поживи с наше!
Екатерина Петровна открыла щербатый буфетик, поставила на стол тарелку, положила деревянную ложку, из-под подушки на кровати достала чугунок, приложила его к щеке, недовольно качнула головой и поглядела на печку. Сообразила, видно, что подогреть не успеет, и пристроила чугунок на столе, рядом с тарелкой.
Дверь открылась, и в комнату вошел Зайченко.
— Чего это вы полуночничаете? — стянул он с себя вытертую бобриковую куртку.
— С окопов только... — Екатерина Петровна обернулась к Глаше и предупреждающе подняла палец. — До утра ты?
— Какой там... — махнул рукой Зайченко и присел к столу. — Заскочил на часок.
— Которую ночь дома не ночуешь... — покачала головой Екатерина Петровна и сняла крышку с чугунка. — Ешь.
— Пшено? — взял ложку Иван Емельянович.
— А чего же еще? — усмехнулась Екатерина Петровна.
Она стояла у стола, сложив руки на груди, смотрела на его обтянутые скулы, щетину на щеках, красные от бессонницы глаза. Собралась уже рассказать ему о случившемся, но вместо этого спросила:
— Дела-то как, Ваня?..
— Разные, мать, дела... — отложил ложку Иван Емельянович, но из-за стола не встал, сидел, тяжело положив руки на столешницу.
— Может, поспишь? — вздохнула Екатерина Петровна.
— Некогда... — покачал головой Иван Емельянович, хотел встать, но остался сидеть, только расстегнул две верхние пуговицы на косоворотке.
— А у нас беда, — осторожно сказала Екатерина Петровна.
— Что такое? — повернулся к ней Иван Емельянович.
Ответить Екатерина Петровна не успела, в коридоре послышались частые шаги, дверь широко распахнулась, и в комнату по-хозяйски ввалился Степан.
За ним вошел заметно приободрившийся Федор.
— Тетя Катя, мы на минутку... — с порога выпалил Степан, увидел Зайченко и обрадовался: — Дядя Ваня!.. А мы в Чека собрались... — Вытянулся и отрапортовал: — Разрешите доложить! Мой напарник стукнул какую-то контру. При обыске обнаружено... — Степан не выдержал официального тона и, выгружая карманы, торопливо сказал: — В общем, вот! Наган офицерский, документ на имя фельдшера какого-то... Липовый, наверно. Портсигар еще...
Зайченко повертел в руках наган и отложил его в сторону, полистал документы, раскрыл портсигар.
— Пустой был?
Степан помялся и заявил:
— Папиросы конфискованы рабоче-крестьянской властью.
— Сыпь на стол, — приказал Зайченко.
— Иван Емельянович!.. — заныл Степан. — Курева же нет!..
— Давай, давай! — Зайченко постучал рукояткой нагана по столу.