Женька сворачивал за угол, когда увидел идущую навстречу Лену. Она шла опустив голову, в руке у нее был зажат скомканный платок, которым она вытирала то глаза, то почему-то губы. Лена прошла бы мимо, если бы Женька не окликнул ее. Она остановилась, посмотрела на Женьку покрасневшими от слез глазами и отвернулась.
— Ты что? — забеспокоился Женька. — Плакала?
— С чего ты взял? — пожала плечами Лена.
— Глаза красные, — сказал Женька.
— Ветер... — Лена подняла воротник пальто. — Ты куда?
— К Стрельцову. А ты?
— Домой.
— Что-нибудь случилось? — робко спросил Женька.
— Ровным счетом ничего, — как-то слишком спокойно ответила Лена и двинулась дальше.
Женька догнал ее и пошел рядом, заглядывая ей в лицо, но Лена отворачивалась и еще выше подняла воротник, потом остановилась и сказала:
— Иди куда шел. Я дойду одна.
— Но почему? — заволновался Женька.
— Иди, Женя, — твердо сказала Лена и пошла вперед.
Женька растерянно смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом, и медленно пошел к дому Стрельцова.
Ночное дежурство в домовой охране начиналось позже, и парадное было открыто, но в подъезде уже стоял табурет и лежала толстая доска, которая служила засовом.
Женька поднялся на третий этаж и взялся за медную шишечку колокольчика, когда увидел, что дверь полуоткрыта. Он удивился и вошел. В коридоре было темно, только в распахнутых настежь дверях кабинета красновато светилась дверца печки. Женька ощупью прошел туда и вгляделся в полумрак.
— Петр Никодимович!
— А?!. Что? — Стрельцов вскочил с раскладушки, запутался в упавшем пледе, с трудом удержался на ногах и с испугом смотрел в темноту: — Кто?! Кто здесь?
— Это я, Петр Никодимович, — шагнул в комнату Женька. — Горовский.
— А!.. — вытер пот со лба Стрельцов. — Вы что, завели отмычку?
— Дверь была не закрыта.
— Не может быть!
Стрельцов уже в коридоре сообразил, что дверь не закрыла за собой Лена, потрогал щеку и поморщился от отвращения к самому себе. Задвинул тяжелые засовы, вернулся в кабинет, вывернул фитиль у лампы и, сев на раскладушку, потянулся к бутылке.
— Хотите коньяку?
— Я не пью, — присел на краешек дивана Женька.
— И совершенно напрасно! — Стрельцов плеснул в фужер из бутылки, выпил и пожевал хлеба. — Непьющий поэт — это несерьезно!
Женька вежливо улыбнулся и сказал:
— А у них опять начал выходить журнал.
— У кого это «у них»?
— У комсомольцев... — Женька вынул из-за обшлага шинели свернутый в трубку журнал: — Вот... Бумага, правда, неважная... Но даже стихи есть!
— Да? — поднял брови Стрельцов и пообещал: — У нас будет свой журнал, Женя. И на отличной бумаге! Какую вы предпочитаете? Меловую? Веленевую? С золотым обрезом? С серебряным?..
— Вы всё шутите... — вздохнул Женька. — А ведь вам совсем не весело, я знаю.
— Какие еще великие истины вам открылись? — вяло поинтересовался Стрельцов.
— Не надо, Петр Никодимович! — вскочил Женька. — Почему вы стараетесь не замечать того, что происходит? Нас становится все меньше и меньше... Нужно искать новые пути! И вы сумеете их найти... Я знаю, я верю... Вы бескорыстно преданы нашему делу. Ведь я не ошибся в вас? Почему вы не отвечаете, Петр Никодимович?
Стрельцов закрыл лицо ладонями и почувствовал, что пальцы его мокры от слез. «Слишком много выпил!» — уговаривал он себя, не желая признаваться, что этот мальчишка подслушал его недавние мысли. Его тронула эта детская преданность и наивная вера в его силы, которая превратится в такую же пылкую ненависть, узнай этот мальчик хоть сотую долю того, что с ним сейчас стало.
Стрельцов незаметно вытер глаза, подошел к роялю, взял из груды хрусталя рюмку и налил себе и Горовскому.
— У вас благородное сердце, Женя. Выпьем!
— Но, Петр Никодимович... — пытался отказаться Горовский.
— Выпьем за юность и за новые пути!
Он поднял свой фужер и залпом выпил.
Женька хотел сделать то же самое, поперхнулся, закашлялся, с трудом отдышался и отставил недопитую рюмку.
— Не смущайтесь, Женечка! Все так начинали.
К Стрельцову вернулось хорошее настроение, и, забыв обо всем, сам вдруг поверив в то, о чем говорит, увлекаясь и жестикулируя, он зашагал по комнате:
— Мы создадим партию, Женя! Партию молодежи. Свободной, гордой и независимой! Самую сильную партию. К нам будут проситься комсомольцы, и мы их примем, но не всех. Не всех, Женя! Это будет партия избранных!