Не надеясь, что его услышат, Степан вложил два пальца в рот и свистнул. Вспомнил, что так же свистел на своей голубятне Санька, а теперь его нет и его убийца, как зверь в норе, прячется здесь, на чердаке, разозлился и свистнул еще раз, со всей силы. Ему показалось, что где-то свистнули в ответ. Не на улице, не во дворе, а тут, наверху, и свист был лихой, как у заправского голубятника, но какой-то приглушенный.
Степан свистнул особым посвистом, каким свистели только у них за заставой, ему отозвались точно так же и уже ближе.
Потом он услышал топот ног и понял, что по чердаку бежит Колыванов с ребятами.
«Прямо на Павлова!» — с ужасом подумал Степан и закричал:
— Стойте!.. Колыванов, стой!
Но его не услышали или не разобрали слов, кто-то, видно, выскочил из чердака, с соседней крыши послышался выстрел, загремело железо под тяжестью упавшего тела, и стрельбу открыли уже с этой стороны.
— Не стреляйте! — закричал Степан. — У него патроны все!..
Он перепрыгнул на соседнюю крышу и пошел к чердачному окну.
— Осторожней, Степа! — услышал он голос Колыванова.
Степан, радуясь, что Лешка жив и невредим, остановился и крикнул:
— Выходи!
Павлов, пригнувшись, долго смотрел на него из-под железного навеса. Потом медленно вышел. Оглядел стоящего на соседней крыше Колыванова и вооруженных комсомольцев за ним, покосился в сторону Степана и вдруг метнулся к нему, чтобы сбросить вниз и освободить путь к лестнице. Степан отступил в сторону и успел подставить ногу. Павлов упал, тут же вскочил, увидел, что Колыванов уже рядом, и поднял руки.
— Бросайте оружие, Павлов! — закричал со двора чей-то знакомый голос.
Степан посмотрел вниз и увидел Лациса, который стоял среди патрульных.
Павлов усмехнулся, подошел к краю крыши, взял наган за дуло и кинул его вниз. Потом сделал еще шаг, крикнул: «Будьте вы прокляты!» — и ступил в воздух.
Степану показалось, что он не падал, а словно медленно проваливался вниз, сначала как стоял, головой вверх, потом как-то неловко изогнулся и все тянул, тянул одну руку, будто хотел удержаться за что-то.
Степана вдруг закачало, он не удержался на ногах, сел на крышу и опустил голову на колени...
Уже светало, когда от дома Стрельцова отъезжали два грузовика. На одном везли изъятое при обыске оружие и арестованных, на другом ехали комсомольцы и Лацис.
Заблоцкий и женщина в клетчатой накидке влезли в кузов грузовика сами, отстранив конвоиров. Стрельцов же цеплялся за их руки, плакал, кричал, что ни в чем не виноват, что его запугали, запутали, он всей душой за революцию. Смотреть на него было нехорошо и стыдно. На него и не смотрели, отворачивались.
Не отворачивался Лацис. Он смотрел на Стрельцова даже с каким-то интересом. Узко щурил глаза, почесывал большим пальцем переносицу и думал о чем-то невеселом, но нужном.
Заблоцкий тоже смотрел на Стрельцова, и губы его были брезгливо сжаты. Потом он не выдержал и прикрикнул:
— Ведите себя достойно! Вы... Мразь!
Стрельцов вдруг притих и покорно полез в кузов.
Степан сидел рядом с Колывановым. Холодный дождь сек лицо, но Степан не отворачивался и не поднял даже воротника куртки. Смотрел в промозглую серую мглу и опять видел перед собой искаженное ненавистью лицо Павлова и то, как отшвырнул он ненужный уже наган и сделал последний свой шаг в пустоту. В нем было что-то от сильного, злобного зверя, и Степан поймал себя на том, что примеряет к себе его смерть: смог бы он так или нет?
— Как же они нас ненавидят... — подумал он вслух.
— Да... — Колыванов ответил сразу — наверное, думал о том же. — Это тебе не Стрельцов!
Степан только повел плечом, оглянулся на едущий следом грузовик и увидел Женьку. Он сидел рядом с Кузьмой и обеими руками прижимал к себе новенькую винтовку. Из-под гимназической фуражки белела повязка, глаза блестели, и весь он был взъерошенный, как мокрый воробей.
— Кто этому гимназеру винтовку дал? — удивился Степан.
— Я, — улыбнулся Колыванов. — Считаешь, зря?
— Факт, зря! — угрюмо кивнул Степан, помолчал и сказал: — А может, не зря...
Ветер рвал провода над трамвайными рельсами, над крышами домов светлела узкая полоска неба, и где-то близко били орудия.