— Даты откуда знаешь, какой он работяга? По фотографии определил?
— Был я там, товарищ подполковник.
— Где?
— В Нижнем Тагиле.
— Я тебе командировку выписывал?
— Нет.
— На какие шиши ездил?
— Стипендию за лето получил, взял билет и поехал. Хотел убедиться, что он!
— Ну ты даешь, Горелов! — покрутил головой Тимохин.
— А если бы не он, с какими глазами я бы появился?! — заволновался Горелов. — «Нашел, нашел!» А это вовсе другой человек. Похож только. Тогда как?
— Тогда плохо, Горелов, это ты прав. С кем же ты беседовал?
— В Управлении приисков. В кадрах. Показал справку, что я у вас прохожу практику, выложил фотографии, сличили с анкетой — все и сошлось!
— Он что, в самом Нижнем Тагиле работает? — спросил Тимохин.
— Оставляли его в управлении, а он ни в какую! На прииск! Сначала на драге работал, золото мыл, потом в вахтовый поселок уехал, на вскрышные работы. А это похуже, чем в лагере на лесоповале. Я узнавал!
— По-твоему, выходит, он сам эту трудную работу искал? Бежал, куда подальше!
— Нет, товарищ подполковник! Такое впечатление, что он сам себе кару выдумал. Чтоб труднее, чем в лагере, было. И вообще... Семья у него... Жена, ребенок...
— Ты куда после института нацелился? — поинтересовался Тимохин. — В следователи, в прокуратуру?
— В следователи, товарищ подполковник.
— В адвокаты иди. В защитники. Надо же, выдумал! Преступник сам себя казнит! Ты с ним самим разговаривал?
— Нет. И в кадрах просил, чтобы о нашем разговоре никто не знал.
— Вот это грамотно! — похвалил его Тимохин. — А то узнает и еще куда-нибудь дунет! Подальше!
— Я не поэтому. Чтоб не травмировать его раньше времени.
— Знаешь что? Переходи-ка ты в Медицинский! Чудишь, Горелов! Ладно!.. Нашел — спасибо! А с ним разберемся. Придется кого-нибудь поопытней послать. Петруненкова того же! Ты уж не обижайся!
— Я не обижаюсь. Но лучше бы вы сами поехали!
— Не такая он важная птица, чтобы я за ним раскатывал.
— Без вас никто не разберется, товарищ подполковник! А тут случай особый! Судьба человека, можно сказать, решается!
— Ладно! Ты особо не переживай! Может, и съезжу. Как начальство распорядится. Спасибо еще раз! И отдыхай пока.
— Разрешите идти?
— Давай, давай! Свободен!
...К удивлению Тимохина, генерал против его командировки не возражал.
— Если это тот Рыскалов, который шесть лет в розыске, то мы с тобой, подполковник, на коне! Управление отметят, а тебе, если московское начальство поддержит, еще одну звездочку. Ты сколько в подполковниках ходишь?
— Лет пять, товарищ генерал.
— Пора папаху надевать. В общем, так... Если это он, этапируй сюда, доложи в Москву, и мы в порядке! С Гулыгой и компанией закругляетесь?
— В прокуратуру передают.
— Ну и чудненько! Выписывай литер, и удачи тебе!
— Спасибо, товарищ генерал. Разрешите быть свободным? — Давай, подполковник! Действуй!
...Тимохин в командировки ездил редко, и, в отличие от многих своих товарищей по работе, ему нравилось бездумно коротать время, поглядывая в окно вагона на зеленеющие уже поля, дальние перелески, крыши деревенских домов с неизменными крестами телевизионных антенн. На попутчиков ему всегда везло. Это могла быть пожилая пара, вывозящая внука попастись в деревне у дальних родственников, — внук всю дорогу что-то жевал, лежа на верхней полке, а его дед с бабкой дремали: один над книгой, другая над вязаньем. Попадались и молодые. Влюбленные и молодожены до позднего вечера простаивали у окна в коридоре или целовались в тамбуре. Молодые же парни с утра отправлялись в соседнее купе к приятелям и до обеда шлепали картами, потом чуть ли не через весь состав направлялись в вагон-ресторан, причем карманы их подозрительно оттопыривались. Вернувшись, они валились на свои койки и спали до утра как убитые. В этот же раз на двух верхних полках отсыпались два умотанных до крайности толкача-снабженца, а напротив Тимохина расположился бойкий, словоохотливый старичок. Правда, старичком его можно было назвать лишь условно — из-за седой бороды и усов, а лет ему было примерно сорок с копейками, ровесник Тимохину, но говорлив он был на все девяносто с гаком! Сыпал не переставая! Начал с того, что, расстелив на столике газету, вывалил все запасы домашней снеди, выставил бутылку и заявил:
— Это, чистосердечно признаюсь, самогон. Но тройной очистки. Сам гнал. С казенкой не сравнить! Так что не побрезгайте.
Тимохину пить не хотелось: душновато, да и ни к чему вроде, — сослался на печень и отказался, а сосед налил себе в складную стопочку, со смаком выпил и, похрустывая огурцом, тоже домашнего соления, заявил: