Но Глаша не возвращалась, и Степан, так и не закурив, сидел и вертел в пальцах самокрутку.
— А я землю пахать буду, — сказал вдруг Федор.
— Что? — рассеянно переспросил Женька.
— Землю, говорю, пахать буду, — повторил Федор. — Как белых разгромим, в деревню к себе подамся. Коммуну собью, артельно чтоб робить. Слышь, Степа?
— Тебе бы только в земле ковыряться! — раздраженно отозвался Степан.
— Это ты какие слова говоришь? — ахнул Федор. — Ты хлеб ешь?
— Отстань! — смотрел в пролом стены Степан.
— Нет, ты говори! — Федор засопел и заморгал ресницами. — Ешь хлеб?
— Ну, ем, — неохотно ответил Степан.
— А кто его сеял? Кто землю пахал? Кто убирал? — У Федора покраснели лоб, щеки, шея, а уши и нос, наоборот, стали белыми. — Сколько потов на эту землю пролито, ты знаешь? Убить тебя за такие слова мало! — Он помолчал и решительно сказал: — Не товарищ ты мне больше. Вот!
— И чего разошелся? — растерялся Степан. — Слова ему не скажи! — Подсел к Федору и толкнул его в бок: — Федь!.. А Федь!
— Чего тебе?
— На, покури. — Степан протянул ему так и не зажженную самокрутку.
— Не хочу, — буркнул Федор, но самокрутку взял.
— Пошутил я... — пытался помириться с ним Степан.
— Спички давай. — Федор закурил и сказал: — Я, может, ученым хлеборобом хочу быть. Как он называется, Женя?
— Агроном.
— Во! — поднял палец Федор. — И буду! Первый агроном в нашей деревенской коммуне буду!
— Будешь, будешь! — успокоил его Степан и опять поглядел в пролом стены.
К пулеметной ячейке шел Колыванов и вел двух солдат — наверное, чтоб сменить Кузьму.
Степан видел, как Колыванов спрыгнул в воронку, потом оттуда вылез Кузьма, а за ним — Колыванов и Глаша.
Кузьма пошел к риге, а Колыванов с Глашей стояли и о чем-то разговаривали. Кузьма уже пролез в пролом и подсел к костерку, разложенному на железном листе, а Колыванов с Глашей все стояли у воронки. Потом Колыванов обнял ее за плечи и повел к риге, а Глаша сначала упиралась, потом вывернулась из рук Колыванова и пошла впереди. Влезла через проем и с независимым видом уселась рядом с Кузьмой. Колыванов, пригнувшись, влез следом за ней, поглядел на Степана и спросил:
— Кто Глаху обидел?
— Никто меня не обижал! — встрепенулась Глаша.
— А глаза почему красные? И вообще?..
— От дыма, — кивнула на костерок Глаша. — А вообще — так... Настроение.
— От дыма, говоришь?
Колыванов опять посмотрел на Степана, погрел руки у огня и сказал:
— Что-то притихли беляки. Не нравится мне это!
— Дали по зубам — вот и притихли! — отозвался Степан.
Он все смотрел на Глашу, но она упорно отворачивалась.
— Думаешь?.. — с сомнением покачал головой Колыванов, глянул на Глашу, на Степана и спросил: — О чем разговор был?
— О будущем, — усмехнулся Женька.
— Хороший разговор! — оживился Колыванов и задумался. — Кончим воевать, раскидает нас в разные стороны, постареем мы...
— Ну уж и постареем!.. — недоверчиво сказал Степан и опять поглядел на Глашу. — Как это постареем?..
— Да так! — засмеялся Колыванов. — Постареем, и все! И будем вспоминать годы эти молодые, комсомольскую нашу юность.
— А нас? — очень тихо спросила Глаша и незаметно скосила глаза в сторону Степана.
— Что «нас»?
— Нас вспомнит кто-нибудь?
— Нас-то? — Колыванов подумал и сказал: — Должны вспомнить! Соберутся когда-нибудь комсомольцы... А будет их много! Сотни тысяч, миллион!
— Миллион! — засмеялся Федор. — Ну, ты скажешь!
— А что? Факт! — подтвердил Колыванов. — Ну, может, полмиллиона. Соберутся, вспомнят революцию, гражданскую войну... и кто-нибудь про нас скажет: «А ведь они были первыми, ребята!»
Он замолчал, подбросил соломы в костерок, она вспыхнула, померцала золотыми искорками, почернела и рассыпалась.
Колыванов чуть слышно вздохнул, оглядел притихших ребят и слишком уж оживленно сказал:
— А мы сами про себя вспомним! Встретимся лет через двадцать и вспомним!
— Через двадцать? — засомневалась Глаша. — Что ты, Леша!
— А что? Очень даже просто!.. — увлекся Колыванов. — Представляете, братва: открывается дверь, и входит известный в мировом масштабе механик-изобретатель Кузя! Здравствуйте, Кузьма Петрович! Как поживает ваша новая машина собственного изобретения? И кто это виднеется за вашей спиной? Да это же Горовский! Знаменитый поэт Евгений Сергеевич! Проходите, пожалуйста, товарищ поэт! Закурите махорочки, откушайте воблы.
— Опять вобла? — засмеялся Женька.
— Ах, вы не любите воблу? — подхватил Колыванов. — Федя, приедет кухня, возьмешь его порцию.
— Ладно, — с готовностью согласился Федор. — Может, он и пшенку не любит?