Степан рванулся и побежал, разбрызгивая лужи, догнал девчат, крикнул: «Глаха!» — и повернул за плечо ту, что пела.
На него глядели тоже серые, но незнакомые и удивленные глаза, и так же, косыми крыльями, лежали на щеках волосы.
Степан сглотнул горький комок в горле, сказал: «Извините» — и медленно пошел обратно. Он слышал, как они засмеялись и опять кто-то запел, а Степан, почувствовав, что не может идти дальше, опустился на скамью. Так он и сидел, обхватив голову руками, а ветер гнал по бульвару желтые листья, и они шуршали у него под ногами.
ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ
Таких, как он, в старину называли любимцами муз. Его талант послужил и литературе, и театру, и кино. Правда, самое массовое из искусств, обеспечив ему многомиллионного зрителя, не отягащало бременем популярности. Киносценарист для зрителя — фигура за кадром или уж совсем малозанятная абстракция — некто за письменным столом. Его слова доверены чужим устам.
Те, кому сейчас за сорок, в ностальгической дали конца пятидесятых припоминают юные лица Михаила Ульянова и Георгия Юматова в фильме «Они были первыми», уморительно-наивные диалоги из детской кинокомедии «Тамбу-ламбу», давшей, кстати сказать, второе дыхание самому жанру. Еще не совсем затерялся в закоулках радиоэфира знакомый голос певицы, доносящей слова лирического шлягера: «Протяните ладонь, я насыплю вам солнца»...
Юзеф Принцев испытал свое перо в очень многих жанрах словесного творчества, знавал большие удачи, о которых молчал из скромности, и — кое-что помимо удач, о чем молчал из чувства профессионального честолюбия. А впрочем, некоторые из своих созданий поминал иногда терпким русским словом. Но профессионализм его не вызывал сомнений ни у коллег, ни у критиков, ни у зрителей, ни у читателей.
Пьесы «Всадник, скачущий впереди» и «На улице Счастливой» вошли в репертуар едва ли не всех детских и молодежных театров начала шестидесятых. «Тамбу-ламбу» получил приз на международном кинофестивале. Повести и рассказы переиздавались не раз. Добавим к этому небезуспешные опыты в области кинодетектива и криминальной повести, которые просто немыслимы без массового спроса.
После того как его имя замелькало на афишах и в титрах, Принцев мог бы рассчитывать на литературно-административную карьеру, перед соблазнами которой не всем удается устоять. Молодой человек — и уже зрелый автор. Фронтовик. Драматург романтического склада. Тема прямо-таки полыхает кумачом: героика революции и гражданской войны. При вступлении в Союз писателей оглашена рекомендация Евгения Шварца, где есть такие слова: «Он, несомненно, растет от пьесы к пьесе, совершенствует свое мастерство». Все давало право претендовать на приличное место в кабинетах литературной власти и отчетных «поминальниках». Требовалось только витийствовать на собраниях, держаться поближе к президиумам, проявлять осторожную гибкость или наоборот — расчетливо фрондировать.
Ни того, ни другого, ни третьего Юзеф Принцев попросту не умел. Натура не позволяла. А если случайно оказывался на возвышенном месте в зале заседаний, то взгляд его, слегка размытый толстыми линзами очков, с такой откровенной тоскою упирался в дверь, что грозил испортить мероприятие. При всей своей элегантности Принцев никак не походил на процветающего, солидного литератора. Любил крутые «хохмы», о коих и по сей день в писательской среде ходят легенды. Ненавидел торжественность и важность, что порой выражалось чересчур непосредственно и, как правило, не вербовало ему доброжелателей. И при всем этом никогда не отрекался от той «нормальной» наивности, которая и сделала его писателем.
Он не отдавал дань романтике — популярнейшему понятию молодежного движения шестидесятых годов, — он жил ею, был соприроден ей в, силу темперамента и не изменял ни себе, ни ей в периоды очередных переоценок ценностей. Но его романтизм не «кричит», не оглушает пафосом, потому что органически вмещает в свою стихию юмор, подкупающую натуральность и вкус к приключенческой интриге. В этом Принцев — ученик А. Гайдара, героя многих своих пьес и книг. Думается, что двадцатые годы и сам романтический образ этой эпохи, столь притягательный у А. Гайдара, Л. Пантелеева и других писателей старшего поколения, во многом повлияли на становление писательского голоса Ю. Принцева. К тому же помимо книжных он мог рассчитывать и на собственные детские впечатления.