— Ну давай! Давай! — шептал Тимохин, по звуку колес чувствуя, как поезд убыстряет ход.
Рыскалов догнал последний вагон, протянул стоящей в дверях проводнице бутыль с молоком и, все так же прижимая к груди кулек, свободной рукой ухватился за поручень, пробежал еще несколько шагов и вскочил на подножку.
Тимохин перевел дух, сел на койку и опять уткнулся в газету.
Дверь купе открылась, и разгоряченный Рыскалов встал на пороге. Вытер пот со лба, поставил на столик бутыль с молоком, положил кулек с картошкой.
— Расплескал малость, — виновато сказал он.
— Не водка, — неуклюже пошутил Тимохин.
— Топленое, как вы просили. Только у одной тетки и было. Еле разыскал!
— Садись, — предложил Тимохин. — Закусим.
— Сейчас, — взял полотенце Рыскалов. — Умоюсь только. А то вспотел чего-то!
— Давай, давай! Я подожду! — кивнул Тимохин.
Когда Рыскалов вышел, он понюхал горячую еще, пахнущую укропом картошку, нарезал хлеб и, делая все это, отгонял от себе одну и ту же мысль: что было бы, если Рыскалов отстал бы от поезда? Хотя бы и неумышленно? Как бы смотрел Тимохин в глаза начальству и чем бы оправдывал свой «дурацкий номер» с этим двухместным купе, с ночевкой Рыскалова у него в гостинице? Сказать генералу: «Я хотел, чтоб по-человечески»? Засмеет! Или врежет: «Если «по-человечески», то тебе, подполковник, домашний арест и служебное расследование!» Но странное дело! Никаких угрызений совести Тимохин не испытывал, наоборот, он даже вроде гордился, что поступил именно так! Это он-то? «Законник Тимохин», как звали его все в управлении!
...С вокзала Тимохин повез Рыскалова к себе на квартиру. Раскрыл настежь балконную дверь, кинул на диван с не снятой еще целлофановой упаковкой стопку белья, подушку, одеяло.
— Устраивайся! — кивнул он Рыскалову на диван.
— Один вы тут живете? — огляделся Рыскалов.
— Жена с младшим сыном еще не приехали. Старшего в армию проводят и прикатят. Так что располагайся!
— А можно я к морю схожу? — робко спросил Рыскалов.
— Поздороваться хочешь? — понимающе взглянул на него Тимохин.
— Попрощаться, — вздохнул Рыскалов.
— Ладно, — подумав, согласился Тимохин. — Только аккуратней. На участкового своего не нарвись. А то... Сам понимаешь...
— Не маленький... — кивнул Рыскалов. — Купить по дороге ничего не надо?
— Вроде в холодильнике все есть, — сказал Тимохин. — Пивка пару бутылок захвати, если встретишь. Водку я с тобой, извини, пить не буду.
— Я и сам до нее не больно охочий! — усмехнулся Рыскалов. — Не берет она меня.
— Такой здоровый, что ли? — поинтересовался Тимохин.
— Особого здоровья вроде нет. Нервы, наверное!
— У всех нервы! — буркнул Тимохин. — Ладно, иди...
...Тимохин напрасно опасался, что Рыскалов попадется на глаза участковому. Как все интернатские мальчишки, прошедшие через детприемник, Алешка Рыскалов знал все «сквознячки» — проходные дворы — и самые короткие пути к морю.
Правда, для этого кое-где приходилось перелезать через заборы и шастать по чужим огородам. Но владельцы этих дворов и огородов уже набили все клетушки приезжими дачниками, собаки сидели на короткой цепи у своих будок, и Рыскалов с целехонькими брюками перемахнул через пару заборов, рванул огородами и вышел на пустынную узкую улочку, ведущую к давно облюбованному им местечку на берегу. Вода еще не прогрелась, купающихся не было, а загорать лежа на здоровенных каменных валунах никому не приходило в голову. Здесь бывало пусто даже в самый разгар дачного сезона. Рыскалов сел на один из валунов и загляделся на море.
Солнце уже заходило, и косые его лучи золотыми полосами отражались в голубой глади залива. Они исчезали, когда поднимался ветер и вода покрывалась рябью, опять появлялись, когда ветер утихал и море становилось гладким, как зеркало.
Когда солнце опустилось, словно окунулось в море, вода в заливе стала серой, а ветер усилился.
Рыскалов набрал горсть мелких, плоских камешков и стал кидать в воду, стараясь попасть плоской стороной, чтобы камешек несколько раз попрыгал над водой, прежде чем утонуть. При этом Рыскалов считал, сколько «блинов» — так это называлось в их мальчишеские годы — у него получится. Вышло ровно пять «блинов». Пять лет — перевел на свой срок заключения Рыскалов и кинул еще камень. Тот подпрыгнул два раза и утонул. «Два «блина» за побег!» — сообразил Рыскалов. Отсидел бы свои пять и уже год был бы на свободе, жил бы как человек. Сидят же от звонка до звонка; добросовестно следуя лозунгам, которые малюют в КВЧ — культурно-воспитательной части — художники из зеков и развешивают в производственной зоне. Ну, хотя бы вот такой: «Запомни сам, скажи другому: честный труд — дорога к дому!» А он что — не трудился все эти пять лет? Не честно, что ли, вкалывал? Вот и выпала «дорога к дому», только не такая, как в лозунге! За побег — суд. И новый срок! А кому расскажешь, почему он решился на этот побег? Судье? Заседателям? Сидят две «чурки», ничего не решают, да и что они поймут, если лагерного барака в глаза не видели?! И навесят, сколько там полагается! И «тяни» свою добавку да еще по первому сроку долг отдай! В какую еще колонию зашлют, неизвестно! Вторая «ходка» — рецидивист! И режим подберут соответственный. Веселое будет житьишко!