— Остынь, остынь!.. — усмехнулся Коптельцев. — Значит, облавы?
— Да. Надо искать этого Кольку. От него может ниточка к Тихонову потянуться, — стоял на своем Бычков.
— А что ты думаешь? — Коптельцев посмотрел на Юрского. — Может, и потянется. Ладно! Облавы. Теперь вот что, Петр Логвинович... Фотографию Тихонова размножить и во все отделения милиции. Включая транспортные. Всем постовым, ОСОДМИЛу. Со строгим предупреждением: вооружен, при задержании очень опасен!
...Человек в кожаном реглане и фуражке летчика появился в пивной на Лиговке утром. Перед тем как войти туда, он постоял у дома, что на углу Разъезжей, подозвал пацана, который изогнутой проволокой гонял по панели железный обруч, сунул ему рублевку и что-то сказал, указывая на ворота дома. В пивной он огляделся, сел за столик лицом к двери, заказал две кружки пива, расстегнул реглан и кинул фуражку на свободный стул. Был он коротко стрижен, кожа на припухшем лице несвежая, того сероватого оттенка, какой бывает у людей, вынужденных долгое время находиться в закрытом помещении, но чуть прищуренные глаза смотрели холодно и спокойно, в крепком подбородке и развороте плеч угадывалась немалая сила, и держался он с уверенностью человека, знающего себе цену.
Минут через десять в пивную вошел скуластый, с побитым оспой лицом дворник дома, у которого стоял человек в реглане. Осмотревшись, он подошел к столику и сел.
— Здорово, Хасан! — подвинул ему кружку человек в реглане. — Узнал?
— Хурда-мурда надел, думаешь — спрятался? — усмехнулся Хасан. — Зачем звал?
— Старика давно видел?
— В больницу увезли. — прихлебнул пиво Хасан. — Хозяйка говорила — помер.
— Царство ему небесное! Пацан жил у него?
— Хроменький?
— Ну!
— В бегах.
— Хозяйка выгнала?
— Милицейские спугнули.
— Откуда знаешь?
— Тихари в квартире паслись.
— Ты скажи, а?.. Чисто у вас уголовка метет!
— Стараются. — Хасан вытер рот ладонью и встал. — Ложись на дно и пузыри не пускай — сгоришь!
— Кого учишь?!
Хасан пожал плечами, отодвинул пустую кружку и пошел к двери. Человек в реглане вынул из кармана пачку «Казбека», закурил, проследил через окно, куда направился дворник, и, убедившись, что он вошел в ворота дома, кинул на стол смятую трешку, надвинул на лоб фуражку и вышел из пивной.
У вокзала он сел в такси и велел везти себя на Петроградскую сторону, к стадиону у Тучкова моста. Там он расплатился, потолкался у касс среди болельщиков, ожидавших начала футбольного матча, но на стадион не пошел, а направился через мост на Васильевский остров. Вскочил на ходу в трамвай, проехал несколько остановок, на Среднем проспекте, тоже на ходу, соскочил, свернул на боковую улицу и через проходные дворы вышел на Косую линию. Пройдя два-три дома, увидел вывеску «Чебуречная» и поднялся наверх по ступенькам.
— Регланчик разрешите? — услужливо потянулся к нему гардеробщик.
— Мне папирос.
— Тогда вот сюда. — Потеряв всякий интерес к гостю, гардеробщик кивнул на дверь туалета.
В туалете, у входных дверей, сидел на низеньком стуле у ящика для чистки обуви потрепанный человечек со стертым лицом. На тумбочке под зеркалом лежала начатая пачка «Беломора», на блюдечке поблескивали несколько монет. Человечек жевал чебурек, вытирая ладонью жир на подбородке.
— Не разрешается в верхнем, гражданин, — не поднимая головы, заметил человечек.
— Протри глаза, Шпунт! — негромко сказал человек в реглане.
— Тихонька! — ахнул Шпунт и зажал рот ладонью.
— Пикни еще у меня! — оглянулся на дверь Тихонька. — Пацан к тебе не залетал?
— Был, был... — закивал Шпунт. — Если объявишься, велел передать: к Хряку не ходи. Топай к Маньке-барыге! — И, неожиданно остро блеснув глазами из-под нависших бровей, спросил: — Адресок знаешь?
Тихонька сунул в карман реглана руку и шагнул к Шпунту.
— Ты что?! — вжался тот в стену. — Господи спаси... Ты что, Коленька?!
— Продался? — сузив глаза, смотрел на него Тихонька. — Я тебе покажу адресок! Кровью умоешься!
— Да чтоб я... Да ни в жисть! — прижал обе руки к груди Шпунт. — Бога побойся... Кому я такой нужен? Чего вижу? При параше сижу. — И захихикал: — В зоне при параше, на воле при параше! Такая, видать, моя доля!..
— И сдохнешь в сортире! — пообещал Тихонька. — Ты меня знаешь, Шпунт! Заложишь — хана!
Смерил взглядом притихшего Шпунта, повернулся и вышел.
Уже стемнело, когда Тихонька подошел к дому на Охте, где проживала скупщица краденого Мария Филимонова, которую все ее клиенты называли не иначе как Манька-барыга. Моросил мелкий сентябрьский дождь, кругом было пустынно, но Тихонька на всякий случай прошелся раз-другой по противоположной стороне улицы, постоял у киоска с газетами и, не заметив ничего подозрительного, пошел к дому.