— Запила, что ли?
— Да нет... — спокойно объяснил мальчишка. — Гулящая она у меня.
— Так... — Бычков уткнулся глазами в лежащие на столе бумаги, повертел в руках чернильницу, помолчал и сказал: — Давайте по порядку. Как сидите — справа, налево. Фамилия, имя...
— Хохлов, — улыбнулся плотно сбитый подросток в кепке. — Он же — Пашка, он же Хохол!
— Журавлев, — шутовски раскланялся паренек в буденновском шлеме с вылинявшей звездой. — Можно — Журавель, а если ласково — Жура! — Он поджал одну ногу, раскинул руки, изображая журавля, поклонился и сел.
— Мом аплодисменты! — сказал Бычков. — Большой артист пропадает!
Все засмеялись, усмехнулся даже сидящий поодаль от всех парнишка с косой челкой. Бычков покосился в его сторону и небрежно спросил:
— Кольки среди вас нет?
Парнишка с челкой зверовато огляделся по сторонам:
— Я — Колька. Дальше что?
— Фамилия как?
— Салов.
— Салов так Салов! — согласился Бычков. — Так и запишем! «Цыганочку» пляшешь?
— Сбацать? — усмехнулся парнишка.
— А что? — подмигнул ему Бычков. — Давай! Врежь!
Парнишка лениво прошелся по комнате, отбил чечетку, ударил ладонями по подошвам, полу, груди и, сощурясь, спросил:
— Годится?
— На большой! — одобрительно кивнул Бычков. — Ходилки будь здоров!
— Хромого, что ли, ищете? — в упор глядя на Бычкова, сказал парнишка с челкой. — Видел я такого!
— Ага! — подхватил подросток в матросском тельнике. — Ночевал у нас в подвале! Только его не Колькой называли.
— Цыц ты! — вскочил Кононов и кинулся на подростка.
— На место, Кононов! — крикнул Бычков. — В камеру захотел? — И обернулся к подростку в тельнике: — Как его называли? Не помнишь?
— Чудно как-то... — морщил лоб подросток. — Нет, не помню... Рисует он! Ну настоящий художник! Петьку вон, Кононова, нарисовал! Точь-в-точь!..
— Художник, говоришь... — думал о своем Бычков. — Интересно... А твоя как фамилия?
— Соколов, — с готовностью ответил подросток в тельняшке. — Игорь... Ребята Матросом кличут!
— Матрос в штаны натрес! — зло вставил Кононов.
— Бушлат отцовский? — делая вид, что не слышит, спросил Бычков.
— Ага, — кивнул Игорь. — И тельняшка.
— Жив он?
— Помер. От тифа.
— А мать?
— Другого привела.
— От отчима, значит, сбежал?
Игорь кивнул, и, помолчав, сказал:
— Батя у меня человек был, а этот — зверь.
— Понятно... — вздохнул Бычков.
— Дядя Витя! — спросил Журавлев. — Ты кто считаешься? Уполномоченный?
— Старший уполномоченный, — серьезно ответил Бычков.
— А нам это бара-бир! Без разницы! — отмахнулся Журавлев. — А кем ты уполномочен нас ловить? Милиция ведь не Наркомпрос какой? Или настоящих воров мало?
— Хватает, — все так же серьезно сказал Бычков. — А уполномочен я кем? Детством твоим уполномочен.
— Это как? — не понял Журавлев.
— Да вот так... Чтобы жил, как нормальный пацан. В школу бегал, на каток, в цирк!
— В цирк — это клево! — мечтательно вздохнул Вязанка. — Ни разу в цирке не был!..
Дверь открылась. В комнату вошли Васильев и Чистяков. У одного в руках был большой медный чайник и поднос со стаканами, второй держал в обеих руках по тарелке с бутербродами.
— Ну вот и буфет, — сказал Бычков. — Наваливайся, братва!
Мальчишки обступили стол, тянули руки к стаканам, чайнику, расхватывали бутерброды с тарелок.
— На минуточку, Виктор Павлович, — кивнул на дверь Васильев и, когда они вышли в коридор, доложил: — Филимонову на толкучке прихватили. С регланом!
— Да ну! — оживился Бычков.
— Петр Логвинович с ней беседу имеет, — кивнул в глубь коридора Васильев. — Просил зайти.
— Иду, — сказал Бычков. — Вы пока подразберитесь с пацанами.
— В Славянку их? — спросил Васильев.
— Куда же еще? — вздохнул Бычков. — «Маломерки»! — Взглянул на Васильева и добавил: — Чего это ты мнешься, как красная девица? Что там еще?
— Тетя Шура в буфете шумит, — застеснялся Васильев. — Перебрали мы малость, по ее расчетам.
Бычков полез во внутренний карман пиджака, потом в другой, вынул смятую пятерку:
— Хватит?
— Должно хватить, — кивнул Васильев. — Вы бы, Виктор Павлович, поговорили в финчасти. Не сами же мы эти чаи распиваем! А то если всех этих гавриков кормить, ноги до получки протянешь!
— Проживем как-нибудь! — улыбнулся Бычков и пошел к дверям комнаты, где Юрский допрашивал Филимонову.
У стола Юрского сидела молодая, но с испитым уже лицом женщина в узкой юбке с высоким разрезом и суконных ботиках. Распахнув плащ и закинув ногу на ногу, она курила, пачкая помадой мундштук папиросы и картинно отставив локоть.