— Уйди,— каким-то чужим голосом сказал он.
Белоухов пошёл было к двери, но раздумал,
зачерпнул висевшим на стене черпаком воду из ведра, напился и сел на стул в дальнем углу комнаты.
— Поговорить с тобой всё собираюсь, — начал он немного спустя.— Ты вот сейчас, конечно, не очень расположен слушать. Всё же посоветоваться хотел с тобой... — Он сдвинул пилотку на затылок, провёл рукой по жёстким волосам. Дубяга молчал. — Понимаешь,— продолжал Белоухов,— пытался я обратиться к подполковнику. Тяготит меня моя работа... Особенно теперь, когда так тяжело на юге. Слышу наших разведчиков из тыла и каждый раз жду, что кто-нибудь из них спросит меня: ну как ты там поживаешь в тёпленьком своем местечке?..— он замолчал, уставившись на носки своих сапог.— Потом, вот ещё что... Здесь на хуторе живёт одна женщина... Тоня...
— О чём ты мелешь? — перебил его Дубяга.
Белоухов поднял лицо. Дубяга лежал в прежней позе, заложив руки за голову, был виден только его затылок.
— Я действительно пойду, — сказал Белоухов, поднявшись. Ему досадно стало, что он затеял этот ненужный разговор, пооткровенничал.
Хлопнула дверь за Белоуховым. Дубяга лежал без мыслей, с пустой, пылающей головой;
его мутило от злости за казавшуюся несправедливость совершённого с ним. Упустил диверсантов, это верно, — катастрофически не повезло с погодой, но зато оперативно провёл прочёску местности, организовал засады, контрольные посты, и результат ведь налицо — одного диверсанта задержали.
Вошёл Бутин. Этот принёс котелок с какой-то горячей едой, тарелку; долго возился у стола, звякнул пару раз ложкой и на цыпочках вышел, как из комнаты тяжело больного.
«Видишь, братец, дослужился»,— мысленно произнёс Дубяга.
Изредка ему хотелось кликнуть в окно бойца и послать его узнать, задержали ли второго диверсанта, Интересно, что показал на подробном допросе задержанный первым фашист»
На вторые сутки пребывания в одиночестве мысли о диверсантах уже неотвязно томили его. Опять пришёл Бутин с едой. Дубяга по-прежнему лежал мрачный, измучившийся. Бутин исподлобья хмуро глядел на любимого командира, страдая о г сочувствия к нему. Не решаясь обратиться к Дубяге, он сосредоточенно шарил по карманам, пока, наконец, тот не спросил его:
— Тебе что?
— Вот, товарищ капитан, — проговорил Бутин, извлекая из кармана гимнастёрки небольшой треугольник, — письмо пришло Хасымкули из дома.
Дубяга развернул треугольник, повертел перед глазами — письмо было написано по-туркменски, и сел, расчёсывая пальцами спутанные чёрные волосы.
— О чём ему пишут, как ты думаешь? — спросил он Бутина, возвращая ему письмо.
Держа перед собой исписанный листок, Бутин заговорил, словно читая:
— Во-первых, она, конечно, жалуется, что он редко пишет. Потом рассказывает, как беспокоится о нём и как соскучились по нему детишки. Пишет, что хлопок хорошо созревает... Наверно, пишет, что тяжело в колхозе без мужчин...
— Надо ответить, — сказал Дубяга, серьёзно выслушав его. Он достал из полевой сумки блокнот, самопишущую ручку и, положив их на стол, сказал Бутину: «Садись», а сам, не обуваясь, принялся ходить по комнате.
За окном вдалеке высокая тёмная ель зубчатой макушкой уходила в небо; в небе паслись серые, бесплотные облака, то сталкиваясь, то разбегаясь.
«Здравствуйте, уважаемая жена Хасымкули!» — продиктовал, наконец, Дубяга, и Бутик, брызгая чернилами, старательно заскрипел пером.
— Лучше — «многоуважаемая», — поправил он; Дубяга согласился.
«Бойцы и командиры воинской части подполковника Ярунина шлют вам сердечный привет. Ваш муж, Хасымкули, находится на выполнении специального задания и временно не сможет писать вам».
Бутин, подняв лицо с потемневшими глазами, задумался на минуту.
— А поймут ли там, что значит «специальное задание»? — спросил он.
Эти два слова, вмещающие в себя представление о боевых делах разведчиков, звучали для них торжественно и волнующе. Между собой разведчики обычно говорили просто: «Задание», «Ушел на задание».
— Поймут, — убеждённо сказал Дубяга. — «Специальное задание», — повторил он вслед за Бутиным, как бы взвешивая слова.
Когда письмо в далёкий туркменский колхоз с пожеланиями собрать хороший урожай, с обещанием гнать беспощадно врага с родной советской земли, не щадя в бою своей жизни, было окончено, Бути и, аккуратно сложив исписанный листок, спрятал его в карман. Он ушёл, а Дубяга сидел на постели задумавшись.
Понадобились героические усилия многих людей, выполнявших специальное задание, чтобы добыть и доставить через линию фронта сведения о диверсантах, а он, Дубяга, пропустил диверсантов, а потом чего-то недоучёл, когда отдал распоряжение скрывшихся диверсантов при обнаружении задержать, и вот вторые сутки тянется позорный арест. Доискиваясь, в чём же совершил он ошибку, Дубяга понял: второй диверсант, убедившись, что его напарник не явился в условленное место, мог скрыться, замести следы. Значит, надо было, выследив диверсанта, временно оставить его на свободе.