Постучать? Нарушить покой? Андреев поднял сжатую в кулак руку. Сейчас раздастся первый стук. Что он принесет? Может быть, новые сомнения, терзания? Рука медленно опустилась. А вдруг вернулся Николай?.. А вдруг Валя выехала и ему откроет совсем незнакомое заспанное, сердитое лицо?.. Но все-таки он стучит. Тишина. Он стучит чуть громче и настойчивее. Прислушивается, затаив дыхание. Показалось, будто скрипнула в глубине дверь, и снова наступила тишина. Нет, кто-то идет. Андреев ясно слышит человеческое сонное бормотание. Кто-то тяжело ступает по скрипучему полу. Звякает запор, и с легким, знакомым ему писком открывается — дверь. Да, Андреев не ошибся. Вали нет, вместо нее живет какой-то инвалид на костылях.
Сначала показался край нового костыля, а потом к оторопевшему, готовому извиниться. Андрееву приблизилось знакомое-знакомое до боли лицо. Столетьем тянулась пауза. Где и когда он видел этого человека? Откуда у него такие темные, как ламповая копоть, глаза?
— Валя!
Валя дико рванулась вперед, но потом что-то вспомнила и отпрянула, костыль неуверенно покачался и упал, оглашая квартиру грохотом. Андреев протянул руки, и Гордеева оперлась на них.
— …Я вам верю, Андреев, — говорила Валя, глядя, как в открытом окне одна за другой вспыхивают на чистом. небе звезды. — Но вы меня простите, я теперь немного не такая стала, во мне появилось недоверие к людям. Нет, конечно, не ко всем, но к некоторым. Мне кажется, что у нас есть еще низкие, себялюбивые людишки. Они вместе со всеми идут в учреждения, на фабрику, на завод, они, как и все, отрабатывают установленные законом часы, иногда выступают на собраниях, ругают бюрократов, зазнаек, а сами, между тем, порой не замечая этого, бывают и бюрократами и зазнайками и, больше того, ворами и просто подлецами. Им, например, ничего не стоит обидеть жену фронтовика, выписать неправильно наряд, «урвать», как у нас говорят, копейку с государства. Я сейчас Горького читаю. «Фома Гордеев». Слышали? Там Маякин, купец, говорит: подходя к человеку, держи в одной руке мед, а в другой нож.
Андреев заметил, как все чаще поднимается ее грудь, как глаза тупее и тупее вглядываются в сумерки.
— А я, Андреев, как вы помните, подошла к вам, держа в обеих руках мед.
Ей было трудно говорить. Она отстранила костыль и села на подоконник. Андреев молчал. Да он, собственно говоря, и не знал, что еще можно сказать ей, чем доказать всю нелепость происшедшего.
— Вы, Андреев, выпили мед, и вот…
— Нет! — крикнул он. Ему показалось, что он не в комнате и не его, андреевская, судьба вершится сейчас, а здесь поле брани, от его решающего слова зависит судьба вверенных ему полтысячи человек. — Это не я, понимаете, Валя, не я наградил вас костылями. — Он подбежал к ней и, еще не зная будущего, опустил, — ся на колени. Андреев целовал тонкий батист платья, теплые ноги, прижимался горячим лицом к немым деревяшкам костыля, слепо ловил повисшие плетью Валины руки и целовал их. Целовал бесконечно долго, словно они были источником жизни.
Несколько раз он поднимал огорченное лицо. Ему хотелось только встретить ее глаза. Большие, когда-то манящие, обещающие. Пусть они теперь не такие. Ему этого не надо. Андреев хотел видеть только их блеск. Но Валя, откинув голову, казалась безжизненной мумией.
— Простите, Валя. Я ничего не хочу от вас. Только одного слова, — шептал Андреев, глотая комок в горле. Он снова уткнулся лицом в батист. — Мне все время казалось, что я принес вам несчастье. Я писал вам, но письмо возвратилось… Простите меня за то, что я остановился на полпути, не разыскал вас там, в госпитале… Но все эти месяцы я любил только вас, только вас.
Может, час или больше сидел Андреев, не думая ни о чем, ожидая одного слова. Наконец он ощутил прикосновение ее руки. Она нежно гладила его рассыпавшиеся волосы. Ему хотелось схватить эту руку и снова целовать, но он побоялся испугать ее и не дождаться ответа.
— Андреев, — она нагнулась, и ее голос звучал около самого уха. — Андреев, я верю вам. Вы не виновны в морм несчастье. Мне только больно, что все произошло так…
Валя как будто сбросила с себя непосильный груз. Теперь ей стало легко. Она отстранила его голову и, взяв костыль, направилась к двери.
— Вот так, я сказала вам все.
Она включила свет, положила на диван одеяло, потом подумала немного и принесла пуховую подушку.
— Ложитесь здесь, — негромко сказала Валя, и голос ее показался Андрееву бесконечно добрым, таким, как будто между ними ничего не произошло, а если и произошло, то только очень хорошее.