И Андреев понял — Валя простила. Но этого теперь показалось мало. Ему нужно было большего — Валиной любви. Любви, которая сберегала его на фронте, в бескрайних заснеженных полях, любви, ради которой он приехал. А она была. Валина любовь была. По крайней мере, полгода назад. Тогда она предстала перед ним доброй, доверчивой, ласковой. Так почему же та самая любовь сейчас прячется, не верит Андрееву. Почему женщина, хранящая ее, из-за снисходительности к постороннему человеку, а не ради встречи, оставляет его ночевать у себя? Почему?
Потому, что Валя потеряла веру в него, Андреева, любимого человека.
— Вы, Андреев, потушите свет, а то всякая мошкара налетит, — тоном хозяйки сказала Валя, скрываясь за ширмой.
Андреев исполнил распоряжение и, не раздеваясь, лег. Закрыв глаза, он почувствовал, что куда-то проваливается.
— Андреев, вы не спите? — спросила она.
— Нет, а что? — приподнялся на локте Андреев.
— Я хотела поделиться с вами новостью. У меня с Колей началась переписка, а вчера получила телеграмму — скоро, может быть, даже завтра будет дома. Оказывается, вы были правы. Николай воюет в армии. Мне почему-то все время кажется, что вы чуть ли не рядом воюете. Он сейчас начальник боепитания батареи. Орден получил. Может быть, вы слышали фамилию? Тупикин. Андреев? — позвала озабоченно Валя. — Почему вы молчите? Вы же не спите… Вы помните наш разговор о нем в ту ночь?..
Андреев молча встал и пошел к вешалке…
На улице было прохладно. Весенний воздух свежей струей спешил влиться — в легкие каждого, кто хотел жить. Бессчетное множество блестящих звезд осыпало черное, как плодородный чернозем, небо.
Андреев шел к Николаю. Дума в голове была одна. Уехать, уехать сегодня же.
Раньше, обычно после второй рюмки водки, у него начиналось головокружение, а теперь он пил четвертую, и голова оставалась по-прежнему светлой, глаза глядели строго и трезво, он не улыбался каждому пустяку.
Когда в комнате смешался солнечный, пока еще бледный, свет с электрическим, Андреев попрощался с Николаем и, взяв на этот раз неимоверно тяжелый чемодан, пошел на станцию.
…Тупикин выбрасывал из чемодана все новые и новые платья и. туфли. Шелка, крепы, легко шурша, растекались, словно вода, по недавно вымытому полу. Туфли громко стучали о доски.
Валя, опираясь на костыль, безучастными глазами глядела на голубые, розовые, ярко-зеленые куски материи и красные жилистые руки мужа. Когда чемодан оказался пустым, Николай вскочил и, сжав кулаки, подбежал к жене.
— Одевай все. Будь еще привлекательнее. Нравься офицерам. Молчишь.
Его немолодое, но еще свежее лицо, налитое кровью, покрывали белые пятна. Глаза озверело глядели на костыль.
— Обрадовалась, что муж погиб, — кричал Николай. — Дура! Я не погиб, я живой. Ты видишь, живой и невредимый, а ты, — он презрительно сощурил глаза, — а ты калека и проститутка… Мне рассказали, как ты вела себя здесь. Днем один, вечером другой…
Вале показалось, что ее кто-то бьет по лицу. Она отшатнулась.
— Не смей! — крикнула Валя, защищая лицо рукой. — Ты не имеешь никакого права меня оскорблять. Хам. Уйди отсюда. Уйди сейчас же. Я тебя ненавижу. Теперь я тебя до конца поняла. Ты любил не меня, а вот эти тряпки. Ты и меня избрал только потому, что я в тот вечер охраняла банковские деньги. Я до сих пор никому ничего не говорила о том, что ты бежал, захватив с собой семь тысяч казенных денег. В отряде думают, что эту сумму мы потеряли, когда уходили от карателей. Но я-то знаю…
— Врешь, врешь! — зарычал Тупикин, приближаясь к ней.
— Я позову сейчас соседей.
— Соседей?! — вскипел Николай. — Тебе понадобились соседи, а когда ты тут принимала офицеров, соседи были ни при чем. Нет, — злорадствовал Тупикин, засовывая руки в карманы галифе, — так просто я не покину этот дом. Я по крайней мере буду доволен теперь тем, что набью тебе морду.
Валя отступила к столу и, схватив тяжелую бронзовую чернильницу, тихо сказала:
— Уйди. Честью прошу, уйди.
Николай попятился, но тут же, овладев собой, уже более спокойно произнес:
— Ну, хорошо, я, конечно, уйду. Было. бы бессмысленно после всего оставаться здесь, но давай поговорим на прощанье.
— Мне не о чем говорить с тобой.
Но Николай, не обращая на нее внимания, сел на порожний чемодан.
— Мне больно, Валя, — сказал он тихо. — Я ведь тебя любил. Я там на фронте жил только для тебя. А ты… Ты не смогла оценить меня. — Николай нагнул лысеющую голову и, немного помолчав, так же тихо продолжал: — Все это, что я привез… Ты не знаешь, как оно мне досталось. Дорого, очень дорого. Порой я рисковал отдать богу душу, но все-таки брал, не брал, а честнее — воровал. Для кого? Для тебя. А ты… Ну, что ты? Женщина, которая потеряла все на свете.