— «Извините», — передразнила его девочка, — последний раз, и потом брошу. Все чувяки запачкал.
Женщина вынесла воду и, подавая кружку Гордеевой, заметила ее напряженный взгляд.
— Целый день вместе работают и целый день ссорятся.
— А почему он так странно кидает землю? — спросила Валя, возвращая кружку.
— Слепой, — спокойно, будто всю жизнь провела среди незрячих, ответила женщина. — На войне ослеп. Это сейчас не самое главное. Главное, что жив, а то другие совсем… — добавила женщина, слегка покраснев.
— Давно он ослеп? — не скрывая тревоги, спросила Валя.
— Нет, прошлой весной.
— Весной, — вздрогнула Гордеева, — в мае? — Да.
— Катя, с кем ты там разговариваешь? — крикнул мужчина, поворачивая к ним лицо.
— С прохожей, Андрюша.
…Белые, будто театральные, хлопья ваты повалили с неба. Снег, снег… На площади звенит оркестр, полк идет дальше. На белом жеребце едет Андреев. Вот оно, то же самое лицо. Оно совсем не изменилось. Именно его искала Валя эти месяцы, жила с ним, сидела в переполненном вагоне, подходила к справочному бюро, писала письма своим знакомым и друзьям, даже в этот. город она приехала с ним. Широкие карие глаза напряженно вглядываются в нее, но кроме привычного мрака ничего не видят. А может, видят. А может, видят. Ну, конечно! Он сделал шаг к ней! Валя хотела оттолкнуть эту чужую, отделяющую от нее Андреева женщину, но что-то удержало. ее в немом оцепенении.
— Она своих ищет, — объяснила, не повышая голоса, молодая хозяйка.
— Ничего, найдет, — улыбнулся задорно слепой. — Немцы вот сад у нас сожгли, а мы назло им лучше прежнего рассадим. Главное — жить!
Валя слышала сейчас другой, похожий на этот, голос в своей комнате зимой прошлого года: «Я люблю жить. Жить, не просто поедая хлеб насущный…» Как давно это было!
— Да вы не плачьте, — успокаивала ее незнакомка, — не плачьте. Найдете.
Гордеева молча вытерла незаметно появившиеся слезы.
— Да, теперь мне не надо плакать, — громко сказала она.
Слепой остановился. Он выше поднял голову. Ясно — он что-то уловил, он прислушивается. Значит, Андреев помнит ее голос, помнит все, что разделено месяцами их разлуки.
— Погодите, — шагнув ближе, попросил ее слепой. — Скажите, как вас зовут?
И, прежде чем он успел сделать еще шаг, она покорно прильнула к его горячему лицу.
— Наконец-то ты пришла, — шептал счастливый Андреев. — Я верил. Раз письма не возвращались, значит, ты была на месте.
Валя нежно гладила его волосы. Слезы мешали ей говорить. — Она чувствовала на своих плечах его сильные, дорогие руки. Что ему теперь сказать?
Женщина тихо ушла в дом. Девочка серьезно наблюдала за тем, как мамин брат прижимает к своей — груди совсем чужую тетю. — Она осторожно подошла к ним и дотронулась до Андреева. Он быстро поднял девочку и, — улыбаясь (он раньше никогда так не улыбался), сказал:
— Вот это та самая тетя Валя, о которой я тебе говорил. Валя, почему ты молчишь?
— Она не молчит, а плачет, — ответила за Гордееву девочка и, легко соскользнув с рук Андреева, убежала в дом.
— Вытерла слезы? — спросил Андреев и, уловив ее кивок, сказал: — А теперь послушай, что я тебе скажу…
— Позже, а сейчас давай посидим, послушаем тишину, — сказала Валя, опускаясь на штабель соснового теса.
1947 г.
РАССКАЗЫ
ДВЕ ВСТРЕЧИ
1
Бежала долго. Ноги едва касались земли. Сердце билось в бешеном ритме. Задыхалась, хватая ртом раскаленный июлем воздух. Остановилась, когда пальцы вцепились в молоденький тополь. Горячим лбом прижалась к светлой коре, потом впервые оглянулась. На дороге никого не было.
А когда поняла, что опасность миновала, задрожала и обессиленно опустилась на траву. Сколько пролежала, не помнит. Поднялась. Глянула туда, откуда прибежала. Горизонт красный. Воронье крыло дыма отлетало к займищу: горел хутор. Ее хутор, дом, сад, ферма… Все жгут, растаскивают, топчут фашисты.
Теперь не по книжкам и одноактным пьесам своего клуба знает она их лицо. Наглое, откормленное, страшное…
Если бы вчера послушалась председателя, ушла с гуртом за Дон, может, и не довелось встретиться вот так, лицом к лицу, не пришлось бы бежать от черной точки автоматного дула, ожидая каждую секунду пули в спину. Почему он не погнался за ней? Было не до нее?
Фашист бросился в коровник, но там было пусто. Разъяренный, совал горящий факел в плотную солому крыши.