Сегодня Наталья Леонтьевна сама спросила:
— Лика молчит?
Миша кивнул. Он до сих пор не представляет, как это можно так поспешно уехать, даже не проститься с человеком, который помог тебе выбраться из беды? Вот и Натка уедет и забудет Котельниково. Там в большом городе столько всего: друзей, театров, музеев… Разве за всем этим вспомнишь какой-то городок в степи? Что вспоминать-то? Зимние морозы да летнюю жарищу, которой, наверное, один верблюд радуется. Правда, есть еще в придонских степях лазоревые цветы — тюльпану. Такие, каких нигде больше не встретишь.
Выйдешь перед маем в степь, а этих тюльпанов видимо-невидимо. Иди, иди, а они все будут глядеть на тебя и будто просить: меня, возьми меня. А ты поначалу наберешь в охапку всяких, лишь бы покрупнее, а потом начинаешь привередничать, рвать только необыкновенные: алые, или сиреневые, или желтые с оранжевыми приталинками. Но все равно больше других в твоем огромном букете всегда оказывается красных.
Как-то Миша спросил у отца, почему. Тот потрогал большие усы, почесал в затылке и ответил:
— Очень просто это объясняется, Мишутка. Я тебе песню сыграю, а ты с пониманием слухай.
И он чистым сильным голосом запел:
— И все это, милок, на кровях наших взросло. А кровь, она, сам знаешь, какого цвета…
Натка молчит, и Мише нечего ей сказать. Он тоже, прикрыв глаза, молчит. А что сказать, когда человек уезжает и ты уверен, что больше его не встретишь? Она стоит у окна, барабанит пальцами по стеклу и напевает про какую-то Гренаду…
— Да не думай ты так, — вдруг доносится до него обиженный голос Власовой. — Сказала, что к вам приеду, значит, конец сомнениям.
Миша открывает глаза и удивленно смотрит на пионервожатую. Откуда она знает про его думы? Что она, колдунья и умеет читать мысли человека на расстоянии?
От слов Натки ему становится теплее. Он хочет для нее сделать что-то приятное. Мучительно морщит лоб, стараясь придумать что-то необыкновенное, но ничего не идет на ум. Он поворачивает голову к окну. За синим стеклом в полнеба алеет закат. Он напоминает Мише разлив тюльпанов. Перед его глазами встает отец, и он слышит его слова, которые повторяет Натке:
— Почему тюльпаны такие красивые, знаешь?
Наталья Леонтьевна отрицательно тряхнула своей мальчишеской прической.
— Потому что они всю жизнь равняются на зарю.
— Как это? — удивилась Власова.
— А вот так, — словами отца ответил Миша. Ему хотелось, чтобы в его голосе сейчас было столько же волшебства, светлой радости, сколько он уловил тогда в голосе отца. — Только заалеет заря, тюльпаны, будто по команде, раскрывают свои лепестки и смотрят на солнце.
— Это здорово, Миша, — восхищенно прошептала Наталья Леонтьевна. — Вот бы и люди так, держали равнение на зарю. На светлое, чистое, счастливое… Представляешь, как хорошо было бы на земле…
— И фашистов бы не было?
— Не было, — убежденно ответила Власова. — Стыдно было бы человеку делать подлость. Такую, как Морозов…
— Какую?
— Голубей твоих продал или отдал кому-то, а сказал, что их кошка съела. Ну, не расстраивайся, Миша. Голубей мы еще заведем.
Попрощалась Наталья Леонтьевна необычно:
— Ну, пионер, держи равнение на зарю.
— Есть держать! — присел на кровати Миша и вскинул руку над головой.
— Тише ты! — дурашливо испугалась Власова. — Доктор услышит, задаст нам трепку за. нарушение режима.
— Он добрый и хороший, как ты, — успокоил ее Миша. — Он вместе с нами порадуется.
СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ
Размеренно трусил по наезженной колее серый дончак. Зеленая бричка катилась легко, изредка подпрыгивая на ухабах. Отец и возница сидели на передке и вели неторопливую беседу о жизни, а Миша блаженно лежал на охапке душистого свежего сена. Он то глядел в бездонное небо и думал о перемене в своей судьбе, то прислушивался к разговору старших, то напевал…
Возница, старый усатый казак с длинной, как у гуся, шеей, между затяжками и приступами кашля пытался доказать Зиновию, что хозяйство в «Красном партизане» потому пришло в упадок, что пробрались в правление скрытые враги народа, те, которых они с Романовым недорубили в восемнадцатом-двадцатом годах, недораскулачили в тридцатом, а теперь те куркули, отбыв положенный срок на севере и в Сибири, вертаются домой, приустраиваются на выгодные работы. То за технику отвечают, и она ни черта не двигается, то к кормам прильнут, и коровенки едва-едва дотянули до весны. Какое уж там молоко от буренок требовать. То забыли семена обменять на кондиционные… Вот и выходило по грустному рассказу казака, что куда ни кинь — всюду клин. А за что боролись?