Весной, когда непонятное томление вошло — в душу, когда жадно и ненасытно сама целовала его, понимающе сказал:
— Если разрешат — поженимся.
С тем и пришли в дом. Но там умерили их пыл. Война. Такое горе, а им свадьбу. Вот к осени, бог даст, разобьют немца… Но Наташе казалось, что осень никогда не настанет, а он только жалел, ласкал и успокаивал ее. И недавно, когда отказалась ехать на Урал, не обиделся, понимающе погладил русые волосы, заглянул нежно в омуты черных глаз, попросил:
— Береги себя.
Не выполнила его наказ, не уберегла. Из хутора убежала, мать бросила на растерзание. А ведь говорила: из-за нее остаюсь. Боль, обида, злость стояли в горле, мешали дышать. Вот так бы упасть и умереть.
Умереть? А те трое? Не дождутся ее, пойдут сами. Их непременно схватят, и старику Якову пропадать тогда. Нельзя сейчас пропадать, жить надо. И тот гад будет ходить по земле, выслеживать девчонок, затаскивать в комендатуру. А вдруг действительно, бог даст, и она с ним еще раз встретится… Так что умирать сейчас никак нельзя.
7
Добралась до условленного места. Обрадовала ребят известием. Широко, радостно заулыбались парни. Ласковыми, добрыми стали. Родион нежно хлопнул по плечу.
— Молодец девка. Теперь к Рожкову айда!
А Наташа будто не рада: горестная, замкнутая. Озадаченные, спросили:
— Что с тобой?
— Ничего. Отвяжитесь.
Догадались о чем-то худом, переглянулись. Молча двинулись. Шли быстро, уверенно. Часа через три на едва приметной в две стопы тропинке встретили дозорных. Парни были не местные. Недоверчиво выслушали пароль, предложили сдать оружие, документы. Ни того, ни другого у. ребят не оказалось. Они, довольные встречей, охотно выворачивали карманы, выдергивали рубашки из-под поясов.
— Давайте вперед, — скомандовал один, с двумя треугольниками на линялых петлицах.
Наташа выполняла все приказы молча. И только когда услышала «вперед», заколебалась снова. Надо ли ей идти в отряд, вдруг там Алексей. Уж очень хитро смотрел на нее старик, прося передать привет племяннику. Родион дотронулся до. ее руки. Она встрепенулась, отдернула руку, посмотрела на ребят — не в избе Якова, здесь бояться некого и нечего. Покорно пошла. впереди военного.
Вели их по глухой тропинке недолго. Показался стан партизанского отряда — шалаши, стреноженные кони, брички, костры. Подвели к одному из них. Около котла наваристого борща сидели Рожков и Алексей.
Доложил дозорный и отодвинулся, а пришедших уже обнимали, хлопали, целовали. А Наташа, не смея поднять глаза, стояла возле Алексея до тех пор, пока он бережно не взял ее руку и не посадил возле себя. Заглянул в лицо девушки, глубокие борозды легли поперек крутого чистого лба. Снял с себя пиджак, накинул ей на плечи — спрятал от любопытных синяки.
Словно пружина поднялся к Родиону:
— А ее зачем?
— Сама она, — буркнул парень.
— Сама?
Встала Наташа. Несмело глянула на партизан:
— Не прогоняйте меня. Помогать вам буду. Рожков оглядел ее с ног до головы. Слегка прищурился, засияла на лице такая знакомая теплая, добродушная улыбка. Как та, когда разговаривал с ней о переходе на фёрму.
— Помогать? Коров у нас нет, значит, кашу варить?
Засмеялись вокруг партизаны.
— Могу и кашу, Федор Акимович, — с обидой проговорила Наташа. И затих сразу смех. Насторожились. — Но не коров доить и не кашу варить, а бить их, — кивок в сторону станции, — сволочей ползучих хочу!
Голос оборвался. Плечи вздрогнули. К покрасневшим глазам прихлынули слезы. Уткнулась в отворот пиджака, заплакала.
Алексей подставил Наташе свое плечо. Жестом отогнал всех. Рожков погладил девичьи волосы, чмокнул сочными губами:
— М-да. Возьмешь к себе, в разведку. Алексей благодарно улыбнулся:
— Слушаюсь.
8
Скоро научилась Наташа стрелять из винтовки без промаха. С особым удовольствием пробивала сталь трофейных касок. В партизанских буднях загорела, запылилась, окрепла. А в свободное от вылазок и ученья время стирала и починяла грубое мужское белье.
Сколько раз по вечерам заходил в Наташин блиндаж, Алексей. Ждала и боялась этих приходов. Думала: Алексей начнет расспрашивать о той ночи, проведенной в немецкой комендатуре. Но он спрашивал, как прошел день, не скучно ли ей, готовится ли она к новому делу. Догадывалась женским чутьем Наташа — старик Яков поведал Алексею девичью печаль-обиду.