— Теперь успокоилась?
Хотела положить наган в кобуру, раздумала:
— Нет. Пока последний не уйдет с нашей земли.
По перрону бежал Родион. Далеко был слышен его бас:
— Танки! Наши танки идут!
1948 г.
МЫ ЕЩЕ ПОЖИВЕМ
— Дарь Степанна! Скорее! — крикнула сестра, когда санитары вывезли мою каталку. из лифта. Я лежал, боясь не только пошевелиться, но даже вздохнуть — адская боль разрывала грудь. Сердце ворочалось, точно плохо обкатанный жернов, то устраивая бешеные скачки, то, споткнувшись обо что-то, замирало.
— Думала, не довезем, — с всхлипами объясняла кому-то сестра. — И камфору и папаверин, а он никак не реагирует.
— Ну, ну, без паники, — спокойно произнесла, очевидно, та самая Дарья Степановна. — Минуточку, товарищи, — попросила она санитаров.
Надо мной склонилось мягкое, улыбчивое лицо пожилой женщины, из-под белого чепца которой на лоб спадала почти такого же цвета челка.
— Вы меня слышите? — спросила женщина, приставляя воронку фонендоскопа к груди. Я закрыл и открыл глаза. — Смотрите на мой палец, — сказала она, отводя указательный палец то в правую, то в левую сторону. — Ну, — облегченно произнесла Дарья Степановна, — мы еще поживем.
А я в это время, успокоенный ее голосом, смотрел не на резиновые трубки прибора, не на руки, которые привычно проворно убирали фонендоскоп в нагрудный кармашек халата, а на ее лихо подкрученную прядку, заносчиво выглядывающую из-под шапочки. И до и после я видел много подобных прядок, но лишь об одной мог сказать «заносчиво». Конечно, в этой полнеющей женщине с ниточками морщинок возле глаз, губ, пожалуй, ничего не было от той знакомой моих военных лет. Только имя. Ту звали Дашенька, Даня, Данюшка. Эту Дарья. Но была ли Дашенька Степановной, этого, голову даю на отсечение, никто в батальоне не знал. И все-таки после ее заверения, что мы еще поживем, я набрался нахальства и позвал: «Доктор!»
Наверняка она не расслышала моего голоса, потому что практически никакого звука я не произнес. Она уловила движение моих губ и снова наклонилась надо мной.
— Вы Ивченко?
Она удивленно заглянула в мои глаза: значит, расслышала.
— Да, — кивнула она, но тут же предупредила: — Но вам нельзя говорить.
— Теперь можно, — с обескураживающей самоуверенностью заявил я. — Вы же та самая, наша…
С этой минуты не одна боль, но и радость распирали мою грудь. Еще не зная, чем кончится первая ночь в реанимации, я уже ехал тем двадцатилетним, а за каталкой шла не пожилая Дарья Степановна, а совсем юная Дашенька…
Та самая, которая в памятный сентябрьский день сидела на краю пня и внимательно наблюдала за кропотливой работой муравьев.
За спиной тяжелые сапоги раздавили сухую лозу, и короткий, как выстрел, треск замер, поглощенный лесной глубиной. Курносые жесткие пальцы нырнули в шапку ее густых светлых волос.
— Садись, Аркаша, — не повернула головы Дашенька.
Он шагнул вперед, ступни его сапог безжалостно втоптали в землю будто раскаленных зноем муравьев.
— Ну вот, радуйся, — недовольно заметила Дашенька, когда он сел подле нее. — Как танк, давишь живность.
Аркадий, не убирая руки с ее головы, поглядел вниз и улыбнулся.
— Какой ты еще ребенок, Даня. Муравьи — живность. Я понимаю, корова или баран, на худой конец…
Она недоверчиво взглянула ему в глаза и, слегка покраснев, тихо проговорила:
— Они ведь тоже живые… Мне с некоторых пор стало жалко всех. Понимаешь, Аркаша, я должна тебе сказать… Но сначала ты скажи мне. Я такая, как и прежде?
Он утвердительно кивнул.
— Говоришь, я ребенок, а сам такой глупый и недогадливый.
— Ивченко, к командиру! — крикнул нарочито зычно долговязый ефрейтор.
Аркадий, встревоженный ее голосом, потянулся за рукой подруги, но она успела убрать ее и, оправив гимнастерку, быстро прошла мимо лукаво улыбающегося ефрейтора.
— Вы, Ивченко, эвакуируетесь в тыл. — Лейтенант, не спуская с нее взгляда, машинально выстукивал на столешнице загадочную морзянку.
Даше показалось, что он узнал о ее отношениях с Аркадием, догадался или ему донесли о том, чего никак не хочет замечать ее друг, и поэтому теперь решил, не поднимая шума, эвакуировать ее в тыл.
— Не эвакуируетесь, — поправился комбат, — отправляетесь в тыл со специальным заданием. Только что получены сведения: мы отрезаны от полка.