Ивченко невольно подалась вперед.
— Как?
— Как в сорок первом, — поднялся ей навстречу лейтенант. — В мешке, короче говоря, в капкане. — Он сделал несколько шагов по блиндажу и, вернувшись к столу, на мгновенье задумался. — Вы, Ивченко, добрый автоматчик, — офицер пристально поглядел на ее побледневшее лицо, — но сейчас… У меня пять тяжелораненых и среди них замполит. Короче говоря, вы должны их доставить в Васильевку, в полковой госпиталь. Вчера он был еще там.
— Я? — глаза Дашеньки тотчас заволоклись туманной пеленой. Замолчавший комбат казался ей водянисто-призрачным и почему-то неимоверно широким. «Он хочет спасти меня, но если это спасение хуже той смерти, которая уготовлена здесь им, что тогда?» — А вдруг…
— Никаких «вдруг». По моим соображениям, успеете проскочить лесом, — уловил в ее глазах болезненное сомнение лейтенант. — Я просто хочу знать, вы можете выполнить приказ?
— Да, — решительно сказала Дашенька.
Пока солдат впрягал лошадей в санитарную повозку, Ивченко разыскивала Аркадия. Но его нигде не было. Она подошла к санитару и, помогая ему затягивать постромки, спросила:
— Вы случайно не встречали Мельниченко, Аркашу?
Санитар не ответил и, покончив с упряжкой, направился в блиндаж. Скоро он вернулся, помогая раненому подниматься по ступенькам.
— Чего глядишь, — проходя мимо сержанта, пробурчал санитар. — Л ди комиссару подмогни. Кончим да поедем скорее. Дорогу я знаю. К закату доберемся.
Раненые не стонали, и, если бы не плотно сомкнутые веки, искусанные губы, сжатые до синевы кулаки, можно было бы подумать, что это здоровые, только истомленные непосильным трудом люди прилегли отдохнуть. Дашенька заботливо накрыла кого плащ-палаткой, кого шинелью. Когда кто-нибудь из них вздрагивал или начинал бредить, она шептала те слова, которые, как ей казалось, способны были заменить скальпель хирурга, укол морфия, ватный тампон: «Потерпи, милый, мы еще поживем».
Повозка отъехала от лазарета уже далеко, когда на дорогу вышли лейтенант и Аркадий. Они долго махали пилотками и что-то — кричали. Она тоже подняла руку над головой, потом привстала и крикнула:
— До встречи, товарищи!
Лейтенант приподнял обе руки, и она ясно услышала:.
— До встречи!
Аркашка пробежал несколько шагов вслед за повозкой.
— Даня! Дашенька, — надрывался он, — береги себя!
Ивченко тоже хотела ответить ему такими же словами, — но они застряли в горле, и она только улыбалась и кивала.
Полуденное солнце, раскаленное до ослепительной белизны, беспощадно пронзало измученную листву. Раненые все беспокойнее ворочались, бормотали. Они открывали глаза и, убедившись, что кругом свои, просили:
— Пить…
Ивченко проворно доставала баклажку и, дав два-три глотка, извинялась.
— Больше нельзя, милый, понимаешь.
Раненый кончиком опухшего языка жадно водил по бесцветным губам, стараясь собрать оставшиеся там капли, но их не было, и он снова устремлял на сестренку виноватые, умоляющие глаза.
Лес с двух сторон сдавил неширокую дорогу. Под колесами хрустели жухлые пестрые листья, в знойном воздухе кружились паутинки и лепестки цветов. Неожиданно с переднего колеса со скрежетом спал обод; спицы, не выдержав тяжести, дрогнули, и не успела Дашенька до конца понять, что произошло, как сползла с облучка повозки. Санитар натянул вожжи и замысловато матюкнулся.
— О починке нечего думать, — собирая остатки колеса, с отчаянием сказала Ивченко.
— М-да, — промычал санитар, давая этим понять, что он-то, настоящий обозник, отлично осознает серьезность происшествия. Растягивая удовольствие, он еще раз выругался по адресу своего незадачливого существования на этом свете и бесславной кончины не на поле брани, а возле женской юбки и лишь после этого глубокомысленно закурил.
Откуда-то издалека, наверное, от реки, за которой держал оборону их батальон, донеслось несколько орудийных выстрелов. Санитар оглянулся по сторонам и, боясь, что кто-то сможет его заметить, присел на корточки, делая вид, что изучает колесо.
— Я думаю, вот что, подружка, — сказал он, не поднимаясь. — Побегу я за новой повозкой, а ты пока посиди с ними.
— Нет, — резко сказала Ивченко. — Давай откатим телегу подальше от дороги, а потом…
Она сама не знала, что будет потом, но все-таки заставила санитара выполнить приказ. Пока раненых снимали, переносили в густые заросли ивняка и боярышника, пока распрягали лошадей, пока с грехом пополам протащили повозку меж стволов на полянку, горячий воздух остыл и небо загустело до фиолетовости.