— Утром сходишь, — сказала — Ивченко ездовому, и он, не споря, пошел к коням.
Уговорились ночью спать по очереди. Дашенька была твердо уверена, что кто-то из своих непременно должен ехать по дороге, и тогда они попросят о помощи.
После полуночи, когда Ивченко сменила санитара и удобно прислонилась к объемистому стволу могутного в своей высоте и осанке дуба, услышала осторожный шорох сзади. Сняла затвор с предохранителя…
— Сержант…
Дашенька облегченно вздохнула, наклонилась в сторону голоса.
— Вы, товарищ замполит?
Раненый с трудом подполз к ней.
— Вот очнулся и не пойму, где и что. Оказывается, беда случилась. Значит, решила до утра. Ладно, перекурим это дело. Сверни, пожалуйста, — попросил он и протянул портсигар. — А где же санитар? — спросил лейтенант, выпуская густой ядреный дым.
Дашенька сказала, что он пошел спать. Они немного помолчали. В лесу было тихо, только изредка ветерок прислонялся к верхушкам, шурша листвой, да где-то вдалеке бубнила потревоженная кем-то птица.
— Будто война кончилась: тишь какая! — задумчиво произнес замполит.
— Да, как будто, — согласилась Дашенька. — А ведь хорошо было бы, товарищ лейтенант, если бы мы завтра приехали в Васильевку, а нам сказали: войне конец!
— Нет, Ивченко, этого, во-первых, не может быть, а во-вторых, какой же конец. Нам не вообще конец нужен, а победа. Вот до Берлина дойдем, тогда и, считай, конец.
Тишину ночи разорвала короткая автоматная очередь, за ней другая, третья.
Дашенька сжала автомат. Через минуту выстрелы повторились ближе. Она срослась со стволом. Напрягая зрение, почувствовала, как в правом боку что-то толкнулось. Кровь хлынула весенним потоком к лицу, сердце забилось чаще, горло точно сжали удавкой, под глазами, на лбу, подбородке выступили капли пота. Это он! Он, ради которого она согласилась ехать. Он живой! И она сделает все, чтобы он жил.
На дорогу выбежали двое. Раненые очнулись. Замполит тихо пополз к ним. Тревога за раненых тяжелым грузом упала на ее плечи. Двое остановились. Один из них что-то сказал другому. Вздох облегчения вырвался из ее груди. Русские! Она приподнялась и тихо окликнула их:
— Товарищи!..
Беглецы дышали, как загнанные лошади. Один, с бородой, в кителе, наклонился над сержантом. За его спиной стоял подросток лет пятнадцати.
— Слыхал? — спросил бородач, опускаясь около Ивченко. — За нами. Мы из Васильевки…
— Не может быть, — почти крикнула Дашенька, — там наш госпиталь.
— Точно, был в школе, — ответил бородач, — на рассвете эвакуировался. Теперь они там хозяйствуют. Садись, Митяй, — обратился он к спутнику.
Не расставаясь с автоматом, Митяй осторожно присел на корточки и, непринужденно разглядывая девушку, сказал:
— Папань, я думал, это солдат, а это тетя.
— Факт, не дядя, — согласился бородач.
К ним подошел санитар.
— Как пальбу услыхал, — начал он, — враз осмыслил: бяда. Не иначе, как германец на партизан облаву устроил. — Он наклонился к мальчику и спросил: — Где они?
— В Васильевке, — ответила за него Дашенька.
— Ну? — опешил санитар. — Это что же нам выходит? — Он перекрестился и двинулся к раненым, бормоча: — Крышка, крышка.
Когда санитар исчез в темноте, бородач спросил:
— Много вас?
— Пятеро раненых и мы, — ответила она.
— Надо что-то сообразить, — горячо заговорил прибежавший. — Здесь только до утра можно оставаться. Потому как ночью они наверняка не пойдут в лес, а утром явятся непременно. Я их знаю. Тебя как зовут?
— Ивченко, Дарьей.
— Митяй, — обратился он к сыну, — ты поможешь Дане спрятать раненых. К деду тащите их. Только я наперед потолкую с ними, ранеными-то.
Не откладывая решения, он направился к повозке.
Дашенька даже удивилась тому, с какой детской доверчивостью она относится ко всему, что говорит и делает человек в кителе, которого она видит впервые.
— Мы с отцом помогали раненых на машины грузить, — сказал Митяй, когда они остались вдвоем, — а после хлеб и картошку с колхозниками прятали. Мы прячем, а они в деревню входят. А нас продал Кудла, тракторист был такой в колхозе, все на отца зуб точил за то, что он осудил его. Правильно ведь судил. Зачем хлеб колхозный воруешь да бабам керосин продаешь. Хлеб-то ему, немцу, все равно не достанется. Тот, что раньше спрятан, они не найдут, а этот мы спорышем заразили. Пусть едят на доброе здоровье, — засмеялся парнишка, представляя немцев, поедающих зараженный хлеб. — Ты чего такая печальная? Не бойся, мы всех спасем. В здешних местах отец все уголки знает. Спрячем, а после за линию фронта переправим…