Цокот конских копыт заставил их взяться за оружие. Но тотчас они поняли, что лошадь удаляется.
— Стой! — крикнула Ивченко и выбежала на дорогу. — Сволочь, ускакал. Испугался.
Остаток ночи они втроем переносили раненых к балке сквозь заросли краснотала и терна в небольшую. древнюю сторожку лесника, которую в этих местах все называли «Саввича изба». В ней не оказалось ни одного целого окна, в проеме не было двери, в углу чернела груда кирпича вместо плиты. Зори становились прохладными, поэтому Дашенька заботливо укутала каждого раненого, каждому перед сном дала по нескольку ложек тушенки с хлебом и понемногу воды. К рассвету она начала дремать. Сквозь сторожкий сон слышала разговор замполита и бородача.
— Калмыков моя фамилия, — говорил отец Мити, — может, по радио или в газетах встречали. Председатель я здешний. У меня, лейтенант, не примите за бахвальство, колхоз «Светлый путь» первым по области шагал. Пшенички по двести пудиков с гектара собирали.
Они закурили, помолчали, но молчать не хотелось, и замполит спросил:
— В Москве бывали?
— Не пришлось. Аккурат перед войной наш секретарь говорил: «Поедешь ты, Максим Максимыч, осенью в столицу», — а в июне, сами знаете…
Опять помолчали, и опять Калмыков сказал:
— Я германцев с прошлой войны не видал. Думал, они за эти двадцать с лишком лет уму-разуму набрались, а нынче поглядел — дикари, право слово. Ну, куда им до нас? Нет, сломаем мы им хребтину. Помяните мое слово, сломаем.
— Обязательно, — тихо сказал раненый. — Иначе быть не может. Мы еще с вами, Максим Максимыч, по Берлину пройдемся, по их знаменитой Александрплац и по Линденштрассе…
— Вы там уже бывали?
— Нет, из книжек знаю.
Дашенька проснулась от теплого прикосновения солнечного луча. Первое, что бросилось ей в глаза, — отсутствие Калмыкова, Митя, прикорнув у самой двери, сладко спал. Она вышла из сторожки.
Утро выдалось теплое, голубоглазое. Заливались щебетом пернатые обитатели леса. Нехотя падали бронзовые листья. Ветки шиповника и терна склонялись под тяжестью налитых пурпурных и агатовых плодов.
Дашенька с жадностью набросилась на терпкий сочный терн. Съела пару горстей. Утолила жажду, стала набирать плоды в пилотку. В это время пришел Калмыков. Принес автоматные диски и гранаты.
— Теперь пусть сунутся, — шутил он, выкладывая все на пол. — Товарищ замполит, как вы себя чувствуете? Хорошо? Вот и ладно. Я тут в заветном месте был… Глянул, поубавилось запасов. Значит, где-то мои ребята орудуют. Ночью в Васильевке конюшни сгорели…
Его рассказ был прерван далеким псовым лаем. Все насторожились. Чутьем, обретенным на войне, поняли — немцы. Отступать поздно. К обороне готовились спешно, но тщательно. Трое вооруженных людей располагались так, чтобы во время боя можно было видеть друг друга и оставаться невидимыми для врагов.
Там, где так недавно Дашенька собирала ягоды, искусно замаскировался Митя, тропинку, ведущую к сторожке, взял под прицел сосредоточенный Калмыков; Дашеньке отвели место, самое удобное для связи с ранеными. Те, чувствуя надвигающуюся опасность, отползли к задней стене.
Все ближе и ближе лаяли собаки, гортанно перекликались немцы.
Первым выстрелил Митя. Проводник овчарки без крика и стона упал. Калмыков не успел выстрелить. Ему было уже не в кого стрелять: немцы повалились, как снопы в бурю. Палец Дашеньки сросся с горячим курком автомата. Над головой зловеще позвякивали пули.
В том месте, откуда раздался выстрел, с оглушительным треском разорвалась граната. На минуту все вокруг обложила серая удушливая пелена. Дашеньке показалось, что впереди качнулся куст. Она прицелилась и выстрелила. Куст больше не качался. Калмыков повернул к ней спокойное, ободряющее лицо и улыбнулся.
Немцы без выстрелов подползали к лачуге. От невидимой тройки их отделяла теперь сотня-другая шагов. Дашенька по опыту боев знала, что скоро гробовому молчанию наступит конец.
И правда, враги, набравшись духа, вскочили и, расстреливая обоймы, побежали к сторожке. Но меткие короткие очереди троих заставили их снова залечь. Началась перестрелка.
— Вот и хорошо, — проговорил после очередного выстрела Калмыков, — постреляем, а там, глядишь, и мои ребята подоспеют.
Но ребят все не было, и Калмыков стал чаще оглядываться, а потом перевел автомат на одиночные выстрелы. Наконец он подполз к Дашеньке.
— Положение у нас, Даня, создается неважнецкое, — смахивая рукавом нагар с патронника, сказал Калмыков. — Как думаешь, вдвоем продержитесь с часок?