— Должны, — уверенно ответила Ивченко.
Калмыков, не поднимая головы, пополз к сыну. Дашенька видела, как они прижались друг к другу. Митяй повернул к ней широкое лицо.
— Держитесь. Я скоро, — сказал он, отползая от избушки к густому камышу.
Только сейчас Дашенька поняла, почему немцы не могут подойти к ним с тыла. Там довольно широкий и глубокий ерик. Значит, за спиной у них надежное укрытие. Надо только держать фронт.
Привычным ухом раненые поняли, что один из троих выбыл. Замполит стиснул зубы и пополз к оконному проему.
— Тяжело, Ивченко? — спросил он.
— Жарковато, — ответила Дашенька, стреляя.
— Вот что, сержант, — строго заговорил лейтенант, — может, я возьму автомат, а тебе удастся уйти незамеченной…
Дашенька поняла, что он требует от нее невозможного. Чувство обиды захлестнуло ее.
— Не мешайте, уходите, — резко крикнула она.
Калмыков, услышав крик, приподнял голову и тут же опустил ее. На ходу достав бинт, Дашенька подползла к нему. Пересекая височную впадину, тонкая изломанная струйка крови метнулась к глазу, на щеку. С трудом разжав пальцы, она взяла автомат и, не поднимая головы, поползла обратно.
Лейтенант, увидев оружие, молча потянулся к нему. Дашенька передала автомат. Замполит перевернулся на левый бок и поволочил правую ногу к выходу.
— Ну, Ивченко, только не назови его в мою честь, — вдруг задорно проговорил замполит. — Обижусь. А теперь покажем фрицам, где раки зимуют.
А Дашенька, оглушенная не столько выстрелами, сколько неожиданным откровением лейтенанта, вновь почувствовала, как заворочался кто-то там внутри. И почему этот чудак замполит решил, что обязательно будет мальчик? Смешные эти мужики.
И она, пересиливая страх, теперь больше за него, чем за себя, улыбнулась лейтенанту и сказала:
— Покажем!
— Да тут еще гранаты, — будто нашел клад драгоценностей, радостно крикнул лейтенант.
«Хорошо бы одну мне, — подумала Дашенька, — на всякий случай». А внутри что-то снова теперь протестующее заворочалось, и она вынуждена была извиниться: «Ты прости меня, будущее, это я так, на всякий, на самый крайний случай. А вообще-то мы еще поживем с тобой…»
В проем, будто птица, плавно влетела. огромная серая овчарка. Грязными, жесткими лапами собака придавила ее к земле, потянулась отточенными клыками к горлу. Дашенька изловчилась и сунула ствол автомата в пасть. Овчарка выбила его лапой и еще тяжелее навалилась на жертву. Выстрел в упор заставил собаку беспомощно лизнуть горячим языком шею сержанта и медленно сползти на пол.
Ивченко с трудом встала на трясущиеся колени и услышала резкую дробь автоматов и крики…
…Наверное, много дней и ночей находилась она в беспамятстве, потому что, открыв глаза, увидела светлую комнату с кроватями, цветами на тумбочках и сестру в белом халате.
— Уже в госпитале? — удивленно шевельнула она бледными, сухими губами. — А где же они?
Сестра наклонилась ближе и, не понимая вопроса, привычным движением поправила конец одеяла.
— Все, где все? — отчетливее спросила Дашенька, но поняла бессмысленность вопроса и закрыла глаза. И вдруг она почувствовала бездонную пустоту в себе. Она приложила руку к животу и похолодела.
Начинался утренний обход. К ее кровати подошел доктор.
— Живем, говорите, — пробасил он, присаживаясь на табурет. — Хорошо! Теперь нам поправиться, как топору утонуть. Боли не ощущаете? Хорошо. — Доктор вдруг наклонился к ней. — Пришлось спасать вас, — с сожалением произнес он и тут же добавил: — Ничего, это не последний. Еще будут!
Обход продолжался. Дашенька после слов доктора начинала ощущать в каждом суставе, в каждом мускуле, в каждой клетке своего тела жгучую боль. Закружилась голова, захотелось кричать, громко, навзрыд, звать на помощь, сбросить одеяло, сорвать бинты и бежать. Туда, где нет людей, где никто не услышит ее дикого крика.
Разбивались с легким треском о. стекло крупные дождевые капли. Иногда серое, набрякшее тучами небо пронзали вспышки молнии, откуда-то со второго этажа доносилась самая глупая в мире песенка. Тенор кого-то умолял:
Она хотела крикнуть, чтобы прекратили это издевательство, но слезы задушили ее, и Дашенька уткнулась в подушку, а сверху накрылась одеялом. Теперь слащавый фальшивый тенор не так лез в душу. Подошла сестрица.
— К вам товарищи из части. Можно?