Зиновий Афиногенович сначала слушал возницу со вниманием, но затем длинные перерывы, вызванные его клокочущим кашлем, сбили с четкого ритма мыслей, и он уже чаще думал о том, как и чем может помочь безнадежно больному дружку… Понял Романов, что многое видится Сергею Ивановичу в черном цвете от его недуга, от того, что кто-то мз правленцев проявил, может быть, нетерпение или еще хуже — равнодушие в решении вопроса о его лечении, и вот уже новая жалоба полетела в район… Народ-то теперь грамотным стал. Чуть что, — за бумагу и в райком, в обком, а то и в Москву. А что, все равны, всем дано право обращаться со своими нуждами куда угодно, вплоть до Верховного Совета. С одной стороны, это, конечно, прекрасно, это великое завоевание советского человека, а с другой — хреновато, когда, скажем, из какого-нибудь хуторишки, навроде Майоровского, в саму Москву, в Кремль, к товарищу Сталину идет жалобное письмо. Ведь тот, кто пишет, не думает обо всем государстве, думает о своей обиде-печали. Надо полагать, таких обиженных по стране каждый день набирается тыща. Каждый день тыща конвертов ложится на стол товарища Сталина. Когда ж ему заниматься мировыми и государственными проблемами? Понятно, что у него помощники есть, они тоже читают почту, но ведь решает-то по каждому он сам лично.
Значит, думает Зиновий Афиногенович, нужно делать, чтоб народ прежде всего поверил в силу местной власти, сельский Совет, шел туда днем и ночью с любой своей болячкой. И чтоб получал ответ по существу, а решение по справедливости. Тогда и с народа можно будет спросить. Конечно, в нынешних условиях все обстоит посложнее, чем, скажем, в боевом девятнадцатом, когда было в республике прекрасное время военного коммунизма.
В ту пору любой вопрос решался скоро и однозначно: или — или, третьего не дано. А теперь с каждым умей поговорить, чтоб он не обиделся на тебя, чтоб до него дошло… Будто поглупели все. Небось, как «сабе», так и трактор работает в любую погоду и в любой час, а как «табе», то есть государству, тут и хворь, и старость, и неурочность… А куда денешься, усмехнулся над собой Зиновий Афиногенович, так ведь партия и учит нас работать с народом. Терпеливо, внимательно. Ведь это и есть главная цель всякой партийной работы — воспитать в человеке сознательного борца за коммунизм.
Не мог допустить мысли бывший красный партизан Романов, что в его хуторе недобитая контра вновь свила гнездо, захватила руководящие посты и теперь только тем и занимается, что разлагает дисциплину, разваливает коллективное хозяйство — основу самого разумного социалистического способа ведения сельского хозяйства.
— Вот приеду, разберусь с каждым, — сказал он вознице, успокаивающе похлопывая его по коленкам. — Потом соберу вас всех, доложу обстановку и сообща будем думать, решать, как и что должны сделать, чтоб вернуть колхозу доброе имя… Так-то вот, дорогой друг мой…
— Это бы хорошо, Зинавей, — согласился казак, промокая рукавом слезинки на лице. У него после каждого приступа кашля они катились по впалым щекам.
А Миша, чувствуя сердцем тревогу отца, все-таки был далек от проблем взрослых. У него своих забот хватало по самое горло…
Уезжая, он строго-настрого наказал матери не задерживать письма, если они придут из Москвы от Лики или из Сталинграда от Натальи Леонтьевны. И теперь ему казалось, что по синему небу плывут не облака, а белые листки. Один из них непременно должен опуститься в Котельниках. То, что до сих пор ни Власова, ни Королева не написали Мише писем, он объяснял скорыми экзаменами и у одной и у другой.
Но Миша верил, что едва наступят каникулы, они напишут ему… Лика — о том, как ходила на первомайскую демонстрацию на Красную площадь, как потом объедалась мороженым в белых хрустящих вафлях, а вечером при красочных иллюминациях каталась на карусели в знаменитом парке культуры и отдыха. В конце листка она непременно пригласит его в гости.
Никуда бы Романов не поехал с такой охотой, как в Москву, на Грузинский вал, где стоит дом № 141. У них, в Котельниково, нет таких длинных улиц. Даже самая большая — Железнодорожная — наполовину короче. Конечно, если к дому Лики ехать на таратайке, то и через месяц не доберешься, а если лететь по небу, то можно опуститься на Грузинском валу к вечеру. Вот удивится и обрадуется Королева. Она выбежит навстречу, будет тянуть его в дом и кричать: