— Вам нужно полежать, — позаботилась о ней хозяйка.
— Лучше я выйду на улицу, — сказала Маша, поднимаясь и вопросительно глядя на Изольду.
— Да, я сейчас. Одеваюсь.
Не чуя ног, Казанская подошла к вешалке, надела пальто и очутилась на крыльце, бодрящий ветерок — остудил воспаленное лицо. Она несколько раз глубоко вздохнула, все еще с надеждой глядя на противостоящий дом. Но ее призывы и мольбы были тщетны. Очевидно, что-то случилось с явкой. Может быть, провалилась. Может быть, Угрюмов уже знал об этом, когда застал ее возле окна? Она была уверена, что он следит за ней. Куда она пойдет, каким шагом, какое выражение будет на ее лице?
Эти детали очень важны. По каждой из них можно определить довольно точно состояние человека. И, конечно же, Изольда задерживается умышленно. Нет, господа, она не даст вам повода подозревать ее в связях с чекистами. Постукивая каблучками ботинок, Маша терпеливо ждала «подругу». Наконец та вышла, кутая лицо в мохеровую шаль. Она молча подхватила квартирантку под руку и буквально потащила ее с крыльца.
В госпитале Маша, улучив, минуту, зашла к комиссару.
— Я сотрудник особого отдела Казанская. Мне необходимо срочно позвонить.
— Давай, звони, — охотно подвинул он аппарат. — То-то я в первую встречу подумал… Слушай, — засиял комиссар от собственной находчивости. — Может, тебе лучше лично туда поехать. А то вдруг подслушают…
— Это мысль, — согласилась Маша. — Пошлите нас с Изольдой за ранеными в губчека.
— Она тоже из наших? — удивленно уставился на девушку комиссар.
— Она из них.
— Вот стерва, — грохнул кулаком по столу однорукий. — Так я и чуял.
Скоро от центрального подъезда госпиталя отъехал автофургон с большими красными крестами на бортах, а через полчаса двухэтажный дом на Астраханской был оцеплен сотрудниками особого отдела чека. Но, увы, Угрюмова там уже не было.
Доставленная в отдел Наталья Сергеевна на вопросы о местонахождении мужа твердила одно и то же:
— С тех пор, как он выехал из Царицына, известий о нем не имею.
Изольда держалась высокомерно до наглости.
— Зря время теряете, гражданин начальник, — безапелляционно заявила она, даже не присев на предложенный стул. — У нас с хозяйкой был заключен джентльменский договор: меня не интересуют ее гости, ее — мои…
— Но она же ваша тетя.
— Такая же, как Луи-Филипп ваш дядя.
На повторном допросе, когда ей сказали, кто эти дни жил с ними под одной крышей, Изольда даже оскорбилась, точно знала об этом прежде чекистов. Повторив, что ее никогда не волновали гости хозяйки, она потребовала своего немедленного освобождения или листа бумаги для подачи протеста советскому прокурору.
— Бумагу мы вам дадим, — пообещал начальник отдела. — Через сутки. Но имейте в виду, гражданочка, к этому времени господин Угрюмов будет здесь. И нам не понадобятся ваши показания. Так что идите и хорошенько подумайте, прежде чем написать «во первых строках»…
Когда смерклось, в отдел доставили старика в железнодорожной — форме, который «случайно» — зашел в дом Угрюмовых, перепутав его с соседним. Но так как его уличили в незнании даже фамилии соседа, он, утирая скупые слезы, признался, что послан начальником узнать, может ли Угрюмов прийти в свой дом.
Через полчаса доставили второго связного, еще через полчаса — третьего. Это была девочка-подросток, разносчица телеграмм. Все они клялись, что хозяина дома никогда в глаза, не видели и где он находится в сию минуту, не знают. Но посылал их один и тот же человек — помощник начальника станции. Выехавшие за ним сотрудники не обнаружили его ни на станции, ни дома. Операция оказалась под угрозой срыва. Снова пришлось вызвать на допрос хозяйку. Когда она обессиленно опустилась на стул, в кабинет вошла Маша. Наталья Сергеевна с ужасом посмотрела на девушку и спросила:
— И вас не пощадили?
— Знакомьтесь, — представил ее следователь, — Мария Николаевна Казанская, сотрудник особого отдела.
Он еще не договорил до конца фразу, а хозяйка с онемевшим от ужаса лицом и оловянными глазами, готовыми вылезти из орбит, грузно опустилась со стула, теряя сознание.
Когда ее привели в чувство, она, глядя в угол кабинета, сказала:
— Боже, если и ты на их стороне, я покоряюсь воле твоей.
И она попросила записать свое признание. Ее муж, полковник царской армии Фридрих Финстер, известный советским товарищам под именем Федора Федоровича Угрюмова, в настоящее время должен находиться у сторожа тюремного кладбища за Голубинской улицей.