— Если бы ты мог представить, в каком виде нас доставили в госпиталь, — сказала она, смущенно оглядывая себя, словно на ее одежде могли сохраниться следы той фронтовой дороги. — Но, слава богу, все выжили на этот раз, а бывало хуже…
Конечно, бывало. Особенно когда не думаешь и не гадаешь, что вот сейчас будет хуже, чем есть. Может быть, заглянув в будущее, а может, вспомнив что-то незабываемое, Грация вдруг безотносительно к первому рассказу произносит:
— Теперь я могу спокойно умереть.
На мой незаданный вопрос охотно отвечает. Отвечает, торопясь и волнуясь. Оттого, что вдруг я что-то не пойму в ее высоких словах о смысле жизни, о долге.
— Ты знаешь, по неписаному закону человек должен после себя оставить какие-то добрые дела. Ну, хотя бы три. Дом построить. Это образно. А в общем-то — завод, город. Это для страны в философском смысле. Семьей обзавестись. Это для прямого продолжения. Ну, хотя бы простого воспроизводства. И еще что-то для близких. Дерево посадить, колодец вырыть… Дом построить мне не удалось. Защищала его, как могла… Дочь воспитываю. А вот покоя на душе не было. Чувствовала себя должником. Перед памятью ребят… Сколько их осталось там, на крутом яру у Сталинградского тракторного. Обо всех ли знают родные? Был среди них один из Ленинграда. То есть много было, но я об одном. Имя запомнила — Алеша. А фамилию забыла. Такая простая, распространенная. Не оттого ли выпала из памяти? Но это не оправдание. Перед другими, может быть, а перед собственной совестью — нет…
И она рассказала, как в конце холодного и мокрого октября их батальон несколько дней подряд не выходил из рукопашных, потому что немцы решили во что бы то ни стало сбросить в Волгу оставшуюся горстку; защитников завода. Бои на этом участке продолжались практически без передышки. До Сталинграда такого не было. Обычно армия рейха начинала действия после завтрака, завершала перед ужином. А тут как с цепи сорвались фашисты. Если и наступала относительная тишина, то всего-навсего на час-другой, перед рассветом. Только в эти минуты и могли вздремнуть. Но не все. Кому-то нужно было находиться в дозоре. И вот в такую ночь приказали ей с Алешей выдвинуться вперед и бдить. Чтобы не заснуть, сели они спина к спине, прикрылись плащ-палаткой и начали по очереди рассказывать про свое довоенное житье-бытье. Тогда и узнала Грация, что ее напарник, ленинградец, после школы пошел учеником токаря на тот же завод, где вся династия, начиная от деда и кончая старшим братом и дядей, токарничала. Определили его учеником к дяде Степану. Но успел Алексей постичь лишь азы мастерства, ушел на действительную службу. С тех пор не удалось ему ни разу побывать в Ленинграде. Но из писем, из мимолетных встреч со знакомыми знал, что еще в первую блокадную зиму умер дед, где-то на Пулковских высотах погибли отец, старший брат Иван и дядя Степа. Вся надежда на продолжение рабочей династии теперь на него. Наверное, поэтому за все горькие месяцы отступления Алексей даже ранен не был, хотя воевал как нужно — медаль «За отвагу» заслужил. А в конце исповеди затаенно сказал, что, если согласится Грация, увезет он ее после победы в Ленинград, чтобы продолжить, пустить новые корни своей славной династии. А она доверительно сказала ему, что уже имеет такое. предложение и тоже от ленинградца. Но с тем ленинградцем они вместе воюют уже год, начиная от Ростова-на-Дону. Алеша не обиделся на откровение, только тяжелее обычного вздохнул.