Едва забрезжил над волжской поймой рассвет, немцы начали минометную обработку нашего переднего края. Одна мина попала в окоп боевого охранения. Прикрывая девушку, Алексей принял на себя все огненные осколки. И не стало больше на земле веселого доброго парня…
Уже после войны, всякий раз, отмечая День Победы, первую стопку вина поднимали за всех, кто не дожил до этих дней, и каждый за кого-то «своего». Грация — за Алексея. И все вроде шло нормально. Но вот однажды, уже после новоселья, она попала на открытие мемориальной доски, воздвигнутой у проходных знаменитого завода. Тогда-то и запала в сознание мысль о необходимости найти фамилию Алексея на такой же плите, на обелиске. Но у какого завода, она не знала, вернее, не запомнила. А самое страшное — забыла фамилию.
В письмах однополчан спрашивала. Не помнят. Много было Алексеев. Обратилась в совет ветеранов дивизии. Тоже не получила утешительного ответа. Время шло, а тревога все больше бередила сердце: вдруг так и останется забытым ее фронтовой товарищ. Тогда она решила объехать, обойти все старые заводы — большие и маленькие, познакомиться со всеми мемориалами, со всеми музеями боевой славы. Она верила, что, прочитав фамилию, вспомнит, увидав фотографию, — узнает. Ушастого, лупоглазого, с моднячим полубоксом. На тех редких довоенных фотокарточках, сделанных по случаю перехода b следующий класс, получения комсомольского билета, вручения паспорта или заводского пропуска большинство ее сверстников выглядело именно такими. И все-таки, среди повального однообразия, она была уверена: угадает его, потому что все эти годы он жил в ней, ничуть не старея.
Теперь все свободное время Грация посвящала поискам. Сколько за эти годы она пережила дней отчаяния, не перечислишь. Родные, знакомые, поначалу охотно помогавшие ей, видя бесполезность ее мытарств, уже уговаривали отказаться, отступить. Но они плохо знали свою подругу. Она верила, что найдет. И нашла!
На фасаде большого корпуса старинного завода увидела доску. И как только взгляд дошел до строчек с фамилией Синицыных, поняла: это то, что искала. Она же помнила, что старшего брата звали Иваном, дядю — Степаном. Впереди еще двое Синицыных. Дед и отец. Но имя Алексея не было выбито на разводах серого мрамора. Ни в архивах, ни в музее не значился ее фронтовой товарищ. Пришлось убеждать, доказывать. Пока не нашла трех седых, погрузневших ветеранов, которые вспомнили: а ведь верно, был еще один Синицын. Совсем пацан, и работать ему пришлось всего ничего — с весны до осени. Ушел в армию не перед самой войной, а. года за два.
— Веришь, — устало сказала Грация Александровна, словно все эти события произошли не пять лет назад, а только что, — веришь, когда выбили Алешино имя на камне, прочитала, уперлась головой о стену и как дура наревелась от души. Будто великое дело свалила…
Она замолчала. Обхватила голову руками. Несколько минут сидела, склонившись над столом. Мне показалось, что ее грустные зеленые глаза наполнились слезами. Наконец Грация Александровна решительно тряхнула все еще пышной шапкой каштановых волос, незаметным усилием поднялась со стула и, точно автоматически, ровно по прямой прошлась от окна к двери и обратно, не отнимая рук от лица, цвет которого мало отличался теперь от цвета спелой рябины, так искусно изображенной на линогравюре. Такой нездоровый цвет постоянно сопровождает гипертоников, особенно в минуты больших душевных перепадов. И я понял, что должен, обязан сказать сейчас же моей гостье что-то доброе, хорошее, чтобы хоть чуть успокоить так некстати расшатавшиеся нервы. Я представил, сколько же она пережила подобных дней, когда решила посвятить себя святому делу. Я остановился подле нее, прикоснулся к локону и, как можно теплее, сказал: