— Не отчислите, — звонко крикнул Миша.
— Почему? — искренне удивился Добросердов.
— Потому что у меня тринадцать шкур, — озорно пояснил мальчик под дружный смех стариков.
— Ну, находчивый ты, парень, — сказал Алексей Михайлович, усаживаясь в старое кресло.
— Еще какой! — не удержался Миша, почувствовав благоприятную обстановку.
— А вот я сейчас проверю, — насупил густые брови начальник школы. — Представь, что тебя забросили в степь. Ни кустика, ни дороги, ни компаса, а тебе надо найти своих. Знаешь ты лишь одно: они на востоке. Как определить направление?
Все напряженно, выжидательно следили за Мишей. Но он лукаво спросил:
— Ночью или днем?
Майор улыбнулся: находчивый, ничего не скажешь.
— Ночью.
— А луна есть?
— Есть.
— Какая?
— Обыкновенная, — пожал плечами Добросердов. — Ну, допустим, молодая, только народившаяся.
— Ее ночью не увидишь, — уверенно ответил Романов.
— Это почему же? — вмешался в разговор отец, чувствуя, что сын может повредить себе чрезмерной ученостью. Но Алексей Михайлович остановил его жестом и сказал:
— Будто сами не знаете: молодая луна рано прячется. — Повернулся к Мише. — Не буду я тебе больше загадок задавать. Покорил ты меня, Миша. Спасибо вам, Зиновий Афиногенович, за такого сына.
Да за такого парня он готов сам хлопотать где угодно и сколько угодно. Потому что, может быть, ему судьбой предначертано выйти в незаменимого разведчика, а может, известного полководца. И ведь чем раньше начинаешь путь по избранной стезе, тем больше шансов прийти к цели еще в силе и здоровье. Нет, он, Добросердов, не очень сетует на личную судьбу. В тридцать был уже капитаном, теперь две шпалы в петлицах, великое дело доверили ему. Но где-то на самом донышке горячего казачьего сердца Алексей Михайлович хранил обиду на того незадачливого эскадронного, который в том незабываемом девятнадцатом не захотел взять его, тогдашнего ровесника Миши Романова, в свою часть. Конечно, тогда совершенно иначе сложилась бы жизнь Добросердова. То есть он несомненно так и остался бы военным. Но теперь выслуга была бы наполовину больше и, значит, звание… По меньшей мере командовал бы полком, а то и бригадой… Но, очевидно, не проявил тогда казачок вот такого упорства, такой сметки, находчивости, как этот цыганистый мальчонка, покоривший его, напомнивший майору собственного Гришуньку, бегающего сегодня где-то по улицам Куйбышева.
Ну, сущий дьяволенок этот Мишка, растрогал старого солдата буквально до слез, всколыхнул в его сердце самое заветное. Даже захотелось хоть на несколько минут волшебством-колдовством перенестись из Харабалей в город, где оставил семью, но услышал гул за дверью и усилием воли отогнал от себя навязчивую несбыточную идею, решительно тряхнул чубатой головой.
«Сам виноват, что не сумел убедить тогда эскадронного».
Почувствовал, что с души свалился ком давней обиды, сел за стол и громко позвал:
— Следующий.
Вечером из-под Сталинграда пришел небольшой буксир, весь черный то ли от копоти пожарища, то. ли от. времени, казалось, очень усталый, потому что он долго разворачивался сам и. еще дольше разворачивал причаленную баржу. На палубе было до сотни мужчин, женщин, в основном людей комсомольского возраста. Встречались среди. приехавших в Харабали и пожи-лые, давно снятые с воинского учета, встречались и совсем юные, но таких юных, как Миша Романов, не было ни одного. Романов-младший гордился этим обстоятельством и внутренне готовил себя к тому, чтобы не подвести милых его сердцу стариков и дорогого Алексея Михайловича, у которого оказалось очень доброе сердце.
Пока Добросердов беседовал с уполномоченным штаба партизанского движения, с теми, кого они отобрали в Средней Ахтубе, Черном Яру, Никольском, Цаган-Амане для зачисления в партизанскую школу, наступила ночь. Но это никого не огорчало, не раздражало. Все понимали — так надо.
К утру катерок дотянул баржу до Астрахани. Выгрузились неподалеку от главной пристани. Как только ступили на берег, большинство остановилось, пораженное обилием бочек для селедки, штабелями сушеной воблы, вешалами, унизанными, частиком. И еще раз пришлось Добросердову поторапливать приехавших. Когда колонна по четыре в ряд по разбитой мостовой добралась до белокаменного кремля, передние ряды замерли, удивленные древней диковиной. Особенно многоглавым Троицким собором и знаменитой колокольней, с которой, по слухам, Степан Тимофеевич Разин сбросил астраханского воеводу.