Идущие впереди уже достигли берега, когда с моста раздался дикий крик, и тут же со свистом, прорезая плотную осеннюю дымку, взвилась ракета. Слепящий свет ударил в глаза, и в то же мгновение с пролета нервно застрочил пулемет. Из домика выбежали полураздетые солдаты и, не зная, в чем дело, начали стрелять по темным фигурам, пере-секающим реку.
Пимен Андреевич мгновенно принял решение: стрельбой отвлечь врага от беззащитных партизан.
— Огонь! Огонь! — кричал он, отвечая, тоже длинными очередями. — Отходите, отходите в степь! — гремел его голос, едва слышимый в этой перестрелке.
Людмила с Василием почти добрались до спасительного камыша, когда пуля сбила с девушки шапку, а сильный толчок свалил Баннова в обжигающую воду. Парень чувствовал, что рацию буквально вдавило ему в спину. Непомерно тяжелая, она навалилась чугунным гнетом на Василия. Сапоги вдруг увязли в иле. Он попытался упереться во что-нибудь твердое, но под руками; кроме воды, ничего не было. В то время, когда он уже нащупал камышовые стебли, его снова сильно качнуло. На спине словно затрещали кости.
— Держись, парень! — подхватил его комиссар. — Поднимайся.
Баннов сделал несколько тяжелых шагов, и руки его судорожно вцепились в стоящие высокой стеной камыши. Теперь стало легче. Может, еще оттого, что сзади рацию поддерживала Людмила. А с моста вниз уже бежали солдаты, беспрерывно разряжая ружейные обоймы. Пули свистели, проносясь над головой, цокали, срезая камыши, шипели, — падая в студеную воду. Партизаны отвечали редкими, но меткими выстрелами.
Миша, припав к валуну, посылал короткие очереди. После того, как на мосту громыхнула граната и пламя, все сильнее разгораясь, побежало по настилу, отец дернул его за плечо, советуя отходить.
Бежали по-заячьи, петляя и прыгая, обжигая лицо и руки острыми камышовыми стрелками. Метров через десять, останавливаясь, давали очередь в освещенное пятно на мосту и снова бежали, увертываясь от кинжальных струй свинца. С противоположного берега тоже раздались выстрелы. Это отходила группа Паршикова и Хорошунова.
Сошлись километрах в двенадцати от железной дороги, в глубокой, густо поросшей терновником балке. Дальше не пошли — впереди мелькали неяркие огни населенного пункта. Да надо было дождаться взрывников.
Миша уверял Ломакина, что видел своими глазами, как после взрыва на мосту трое кубарем скатились с железнодорожной насыпи и скрылись в камышах. И, действительно, минут через десять, едва держась на ногах, на дне балки показались взрывники. Самый молодой из них, коренастый Коля Красноюрченко, смахнув пот с лица, весело заулыбался. Все еще часто дыша, сказал, что рельсы они не взорвали, но шпалы и деревянный настил покорежило здорово.
— Пока пожар потушат, пока шпалы заменят, считай, ночь пройдет, — довольно закончил доклад Красноюрченко.
И все-таки партизаны были недовольны операцией: ведьмост остался целый.
— Вернемся недельки через две, — сказал Ломакин. — И не всей оравой, а человек пять. Тут главное — без шума снять часовых.
Он поднялся на обрыв, постоял, подумал и, спустившись, объявил:
— Похоже, что конесовхоз!
— Похоже, — подтвердил Паршиков.
— Могут позвонить в хутор, — предупредил Хопошунов. — Надо ждать облавы.
К командиру подошла расстроенная Крылова. Она тяжело опустила ящик с рацией возле ног.
— Угробили, — толкнула она в коробок сапогом.
Ящик в нескольких местах был пробит.
— Может, что придумаем, — попытался успокоить ее Хорошунов.
— Детектор разбит, две лампы — в осколки.
— Ну. лампы можно у фрицев достать, — подсказал Пимен Андреевич.
— Чем лампы, лучше целый передатчик, — вслух размышлял Хорошунов, осматривая разбитый приемник. — Только надо установить, где у них радиостанция. А точнее, где штаб.
— А этот куда? — глядя на рацию, словно на покойника, задал вопрос Ломакин и сам тут же ответил — В землю.
— А может, утром виднее будет. Что-нибудь придумаем, — чувствуя, что с этого момента прерывается связь отрядов с Большой землей и питая каплю надежды на то, что рация вдруг оживет, встрепенулся Ломакин.
Он плохо разбирался в такой тонкой технике и потому почти как на чудотворцев смотрел на людей, умеющих вызвать к жизни молчащий радиоприемник, негреющий утюг, погасший кинопроектор. Вся его жизнь прошла в степи, среди лошадей, овец и коров. Пробовал он сидеть в конторе, сочинять и подписывать бумаги, но не лежала к ним душа степняка. Его все время тянуло на простор. Так он стал заготовителем потребсоюза. Работая экспедитором, Пимен Андреевич большую часть времени проводил среди пастухов и чабанов. В свои шестьдесят лет он легко переносил кочевой образ жизни, переезжая из колхоза в колхоз на гнедом маштаке..