— Только этого еще не хватало. Ну, вот что, — Алпатова поднялась, достала с печки одежду Романова. — Собирайся. И скажи Пимену, чтоб больше ко мне связных не присылал. Уходим мы…
— А пропуска? — спросил Миша, снимая с вешалки пальто.
— Там не до аусвайсов… Электростанцию подпольщики взорвали. Я мельком видела Злого… Ну, нашего Диму. Он мне шепнул. Передай Пимену, что подпольщики будут выходить на вас… Вот еще что… Скажи про Терновую балку. Но. туда не суйтесь. Там охрана капитальная. Бойко в Котельниках сообщил кому надо про склад. Сегодня в полночь должны прилететь наши соколы. А если нет, мы сами управимся.
— А уходите с ним? — кивнул юный разведчик головой в сторону двери, давая понять, кого он имеет в виду.
— С ним, — подтвердила Алпатова, стараясь скрыть какую-то непонятную для Миши радость.
— Так все же кто он? — с нескрываемым детским любопытством спросил Романов.
— Пока я тебе ничего не могу сказать, — откровенно призналась — Неонилла и тут же, ис-пугавшись, что оскорбила связного недоверием, быстро добавила: — Честно говорю, не знаю, но думаю, что хороший человек. Уж во всяком — случае — не — такой продажный, как Захаров. И нашим, и вашим… Передай Пимену, наверное, действительно что-то случилось под Сталинградом. Теперь они все резервы туда погонят… В Котельниках ужас что творится. Сегодня утром должны были эшелоны отправить, а — паровоз вывели из строя… Говорят, что там действует подпольная группа. Я так думаю, что это наш Дима орудует…
ДНИ СУРОВЫХ ИСПЫТАНИЙ
Алпатова не ошиблась. Подпольная группа Дмитрия Покорнова, на связь с которой Неонилле так и не удалось выйти, не только сохранилась, но и действовала, выполняя приказ командования и комсомольскую клятву.
Как уговаривались, юные подпольщики должны были встречаться каждый четверг в тупике улицы Базарной до наступления комендантского часа. На связь выходили или сам Дмитрий, или его боевой друг Андрей Мельников. Болезненного вида, более чем худой, он смахивал на несмышленого подростка и потому никогда не привлекал внимания патрулей или полевой жандармерии. Но если бы — враги знали, что Мельников был одним из лучших учеников школы, победителем районных олимпиад юных физиков, если бы они догадались, что весь его внешний вид — это ловкая маскировка, — за которой искусно скрывается умная голова, отважное сердце, умеющие многое делать рабочие руки, давно они нашли бы ему место не в тюрьме Котельниковской управы, а в гестаповских застенках станции Ремонтной, откуда, как уверяют друг друга земляки, еще никто не вернулся из тех, кого отправили, заподозрив в связях с партизанами или подпольщиками. Ни в первый, ни во второй четверг никто не вышел на связь. Сначала это не только волновало, тревожилоц но даже пугало Покорнова. «Неужели среди отобранных оказался предатель?» — мучительно думал Дмитрий, всякий раз озираясь по сторонам, когда приходил в конец улицы. Но, убедившись в том, что его не только не схватили, но даже за ним не установлена персональная слежка, секретарь подпольного райкома комсомола стал думать, как дальше жить, бороться… Август был на исходе, а казалось, что лишь вступил в свою силу июль, — такая невыносимая духота давила выжженную войной и солнцем землю. Даже ночью не чувствовалось, чтобы прохлада хоть чуть-чуть остудила накалившиеся за день стены домов и булыжник мостовых. Густая бурая пыль, словно маскировочная сетка, висела над городом, над дорогами. Таким свое небо помнили котельниковцы лишь в годы небывалых урожаев, когда денно и нощно возили из колхозов и совхозов хлеб на пристанционный элеватор. Но то была пыль большого радостного труда. И она не раздражала, не пугала. А эта, нависшая сумраком от бесконечного движения боевой техники, обозов и армейских колонн оккупантов, казалась зловещим предзнаменованием. Люди не чаяли, когда же над их головами заклубятся, повиснут дождевые тучи, которые прибьют пыль, напоят землю, остудят хоть немножко городские улицы.
Но дождя не было, как не было ни связных, ни обнадеживающей сводки с фронта. Из сообщений немецкого командования, из приказов машинистов котельниковцы знали лишь о том, что бои идут в Сталинграде, где фашистам удалось в нескольких местах выйти к берегу Волги.
Не хотелось верить ни одному слову этих сведений. Сердце сжималось от безысходной тоски, от безвестности. Неужели Сталинград падет, неужели враги переправятся через великую русскую реку, которую со времен Чингиз-хана ни один недруг не переплывал с оружием в руках? Этой тревожной мыслью теперь начинался для Дмитрия Покорнова каждый новый день. Ею же он и заканчивался. Что можно противопоставить врагу в таких условиях? Чем помочь Красной Армии? Пойти на отчаянный риск, одному выйти на диверсию? Поджечь автомашину, бросить бутылку с керосином в окно комендатуры, наконец, подкараулить в каком-нибудь глухом переулке немца и убить его? Десятки вариантов крутились в голове Дмитрия. Но, поразмыслив, прокрутив все эти варианты, Покорное каждый. раз останавливал себя от подобного шага. Не потому, что боялся собственной смерти, а потому, что понимал: неналаженное к действию подполье так и погибнет в зародыше. И он снова искал выход из создавшейся ситуации. Видел его Дмитрий прежде всего во встрече хотя бы с одним-единственным подпольщиком. Для такой встречи нужен был предлог, причина, не позволявшие заподозрить его, а, главное, не подвести под подозрение товарищей.