«Дадно нам так не везло, — думал Миша, труся около комиссара. — Если б так каждый день нападать на немцев, из них никого бы не осталось. А то все только смотри, запоминай. Встретишь одного-двух — нападай, а если взвод, рота — уходи, прячься. Будто не мы, а они на своей земле. А Иван Федотыч молодец, отчаянный и смелый мужик. Теперь с ним буду проситься на дело».
Партизанам казалось, что опасность миновала. Они, еле волоча ноги, спустились в глубокий песчаный карьер, и, укрывшись в пещере, решили передохнуть до сумерек.
Как только закусили и запили хлеб талой снеговой водой, почувствовали, блаженное умиротворение входит в душу, в сознание — сделано все, что в силах, и теперь — спать.
Иван Федотович присел на — корточки возле входа, откуда открывался великолепный обзор всего карьера, так что незаметно к ним никто не сможет подобраться. Он, словно деревянные ходули, вытянул ноги, положил на них автомат, потом глянул на светящийся циферблат часов и сказал:
— Всем спать.
Люди, кажется, только и ждали этой команды. Не успел Миша поудобнее пристроиться, как справа и слева раздалось тихое посапывание товарищей. Слушая сонное дыхание, бормотание, кашель, Миша никак не мог заставить себя закрыть веки и ощутить тяжесть обезволенного сном тела.
Ему почему-то казалось: стоит хоть час вздремнуть, произойдет что-то страшное, непо-правимое. «Не могут фрицы согласиться с тем, что мы стащили у них рацию», — думал Миша, разглядывая загадочный, как волшебная шкатулка, громоздкий коробок. И что в — этой шкатулке— добро или зло? Оживет она завтра в умелых руках Люды или в землянке будет царить гробовая тишина?
А что если — попробовать включить аппарат прямо сейчас? Хорошунов предупредил, что голову снимет с того, кто попытается прикоснуться к рации.
Миша приподнялся и поглядел на комиссара. Тот отчаянно боролся со сном. Его тяжелая, как — кузнечная кувалда, рука то и дело подпирала падающую голову. Наконец рука свалилась на приклад автомата, и голова опустилась на грудь Иван Федотович спал очень чутко. Стоило Мише повернуться, как глаза комиссара, приоткрывшись, сердито заглянули в пещеру. Убедившись, что все в порядке, они снова прикрылись тяжелыми веками.
Миша подполз к Хорошунову.
— Иван Федотович!
— Ну, что тебе?
— Вы ложитесь, а я посижу. Не спится.
— Тебе какой приказ дан? — наконец открыл глаза Хорошунов.
— Не спится, — сказал Миша таким тоном, что Иван Федотович понял, что все его разговоры о сне не будут иметь успеха. Он увидел в черных больших глазах Романова озорных бесенят. «Что-то задумал, чертенок, — отметил про себя Хорошунов.. — А, может быть, действительно возбужден всем пережитым, и сон от него, как парус от ветра, бежит».
— Ну, не хочешь спать, садись рядом и гляди в овраг.
— В овраг неинтересно.
— А куда же интересно?
— Вон в тот коробок.
— Уже лазил? — встревожился Хорошунов.
— Нет, но хочу глянуть и послушать.
— Не смей! — прикрикнул на него комиссар, словно Миша уже открыл рацию и начал переключать рычажки. Сон у Хорошунова как рукой сняло. Ему только не хватает, чтобы после стольких мытарств кто-то загубил рацию, о которой они мечтали больше месяца.
Он закурил, с удовольствием глотая дым. Конечно, если осторожно открыть крышку, вытащить наушники, поискать в эфире — Москву, можно услышать что-нибудь интересное. И потом, рацию он немножко знает. Запороть не запорет.
Хорошунов подтолкнул Романова, покосившись на громоздкий зеленый коробок. — Миша без слов догадался, о чем его просит комиссар. Ящерицей юркнул в пещеру, ухватился за ремень и потянул на себя тяжелый короб.
Вдвоем открыли крышку. Черная эбонитовая. поверхность с разноцветными тумблерами, волновая шкала, показатели питания — все было видно, как в раскрытой книге. Иван Федотович осторожно приложил один наушник к уху, поставил рычажок на включение — замигал зеленый глазок индикатора. Наконец он нажал черную клавишу. Словно преодолевая грозовые разряды, в пещеру пробрался трескучий звук.