— Едут! Не меньше эскадрона.
Это сообщение, которого в общем-то все ждали каждую секунду, оказалось таким неожиданным, что партизаны, услышав его, бросились к кошаре и землянке.
— Стой! — властно приказал Ломакин. — Они так нас, как куропаток, перебьют. Занять круговую оборону. Баннов, Крылова, Романовы, давайте в кошару. Хорошунов, бери группу и ложитесь под скирдами. Помните, что отступать нам некуда. Бейте наверняка — патроны берегите.
— Их мало! — доложил сверху Миша. — Десятка два. Резво скачут… — с насмешкой прокричал он.
Ломакин понял, что враги думают встретить здесь не хорошо вооруженную и подготовленную группу, а скорее всего окруженцев. Даже если враги предполагали, что встретят партизан, то тех, которые сидели на скирде, и не больше.
— Продержимся до вечера, а там решим. Зиновий, ты ихний пулемет изучил?
— Так точно.
— Ложись за него. Ставь в дверях. Остальные — за мной. Миша, помогай отцу.
Мише не хотелось покидать удобную позицию, и в другое время, может быть, он попросил бы Пимена Андреевича разрешить ему остаться наверху, но сейчас, еще раз взглянув вдаль, на дорогу, покорно скатился со скирды и побежал к кошаре, где отец уже устанавливал длинноствольный пулемет, отбитый во время налета на обоз.
В минуту лагерь словно вымер. Мише хорошо было видно, с каким напряжением вглядываются в степной простор бойцы. Румыны, выскочив на бугор, остановили разгоряченных коней. Очевидно, тот солдат, которому удалось спастись, размахивая руками, что-то объяснял офицеру. До всадников было полверсты.
«Из автомата вряд ли достанешь», — подумал Миша, жалея, что не захотел таскать вместе с автоматом трофейное ружье. И еще он не знал: можно ли стрелять до команды? Он вопросительно поглядел на отца. Тот, слившись с пулеметом, поднимал длинный с вороненым отливом ствол выше.
Впереди офицера оказался конник в черном пальто. Он немного отъехал от сгрудившихся всадников и, размахивая шапкой, начал громко призывать партизан сдаться. Ему никто не ответил. Переводчик вернулся к офицеру. После короткого совещания враги смелее двинулись вперед. Часть конников откололась от строя и пошла в обход кошар.
— Сынок, поближе к пулемету, — попросил Мишу Зиновий Афиногенович, придвигая его к себе.
— Мне так плохо видно, — сказал Миша, поднимая голову.
— А ты не очень высовывай башку. Она еще пригодится, — пошутил отец, пригибая его к земле.
— Зря он согнал меня со скирды, — недовольно проговорил Миша, вспомнив, как оттуда, сверху, хорошо было видно и дорогу, и пригорок, а тут, как мышь-полевка, выглядывай из норы.
— Значит, окружить нас захотели, — вслух подумал Романов-старший. — Думаете, нас кучка.
А враги все ближе и ближе. Несется по мерзлой земле звонкий перестук копыт, напоминающий Мише барабанную дробь. Солдаты все сильнее пришпоривают коней. Те, широко выбрасывая вперед ноги, вытягивают оскаленные морды. Вот уже слышны подбадривающие крики офицера.
Миша снова взглянул на отца. Его серое от бессонницы и бивачной жизни крупное лицо покрылось потом. Его сильные большие руки так сдавили рукоятки, что на суставах выступили белые пятна. «Ну что же нет команды», — с досадой подумал пионер, нервно направляя ленту, и в это время с мыска, от землянки, дружно прогремел короткий залп. Ему тотчас ответил другой, от скирд. Больше половины солдат попадало с седел. Ошалелые лошади, освободившиеся от седоков, рванулись врас-сыпную. Уцелевшие враги круто развернулись и на рысях начали уходить за спасительный бугор.
Зиновий Афиногенович нажал на спусковой крючок, и стрекот пулемета заглушил все ос-тальные звуки. Еще трое всадников остались иа земле. Кто-то кинулся к лошадям, но Ломакин почему-то не разрешил.
Пимен Андреевич, пригибаясь, побежал к скирде, где лежала группа Хорошунова, затем — к другой, где был Паршиков, а уж оттуда вернулся к землянке.
Прошло десять, двадцать минут. Вражеские солдаты не подавали признаков жизни.
— Ускакали за подмогой, — уверенно высказался Зиновий Афиногенович. — Слазил бы, Миша, поглядел, — попросил он.
Сын охотно выполнил его просьбу. Ловко перебирая руками холодный жесткий канат, он скоро очутился наверху. Отсюда открывался широкий простор для наблюдения. Конники стояли за бугром и, очевидно, думали, как им вести себя дальше. Эх, жалко, что Ломакин не дал ему свой бинокль! С каким удовольствием он поглядел бы на выражение их лиц.