— Научить-то научили, — пробасил Зиновии Афиногенович, — да скоро нечем будет.
Миша и сам видел, что патронов становится все меньше. У него осталось две обоймы, в пу-лемете кончается лента. И как только партизаны отбили очередную атаку, а сзади и сбоку заработали пушки и минометы, он вместо того, чтобы поспешить в воронку, короткими упругими прыжками помчался к чернеющим на снегу убитым солдатам.
Зиновий Афиногенович едва успел крикнуть, чтобы сын вернулся, как Миша уже оказался около первого мертвеца. Разорвавшийся вблизи снаряд закрыл мальчика ослепительной вспышкой и густой завесой дыма. Но вот она рассеялась, и отец увидел, что Миша лежит около другого мертвого карателя. Теперь уже многие партизаны с волнением наблюдали за отчаянной вылазкой пионера.
— Зачем вы разрешили? — спросил Зиновия Афиногеновича подбежавший Хорошунов.
— Сам он, чертенок…
Хорошунов и Романов зорко следили за врагом. Заметят или нет?
А Миша легко и быстро перебирался от одного убитого к другому. В то время, когда его оглушал очередной взрыв, он точно сливался с землей. Но стоило грохоту и свисту осколков прокатиться над головой, он снова продолжал резать ремни, бросать патронташи в вещмешок. Сейчас он чувствовал себя Гаврошем. Тем любимым Гаврошем, с которым не расставался с тех пор, как научился читать. Конечно, Мише повезло больше, чем его сверстнику с бульвара Тампль — у него были любящие отец и мать, он не кутался в чужие платки и не ночевал в брюхе слона. Но в остальном он всегда хотел быть похожим на Гавроша. Переползая от одного убитого к другому, он знал, что з(а ним следит отец, а может быть, все партизаны, как за Гаврошем следили защитники баррикады. Разница была лишь в том, что фашисты пока его не заметили.
Он. подобрался так близко к бугру, за которым скрывались каратели, что они, очевидно, что-то заподозрили. Мертвенный зеленый свет ракеты, мерцая, залил поляну. За первой ракетой взлетели вторая, третья… Миша лежал ни живой, ни мертвый. Теперь он убежден: враги что-то почуяли. Но, освелив поле и не обнаружив ничего подозрительного, каратели дали несколько неприцельных очередей. Пули цокались о мерзкую землю, со звоном ударялись о каски, натыкались на бездыханных лошадей.
Когда Миша, волоча тяжеленный мешок с патронами и гранатами, добрался до кошары, пот лил ручьями с его счастливого лица. Отец молча и до боли в суставах сжал его в объятиях. Чтобы предупредить сына от повторной вылазки, он возбужденно-радостно сказал:
— Этого нам хватит до конца жизни. А уж до ночи — это наверняка.
С наступлением густых сумерек враги присмирели. Только через определенное время они пускали в небо ракеты — синие, зеленые, красные, белые. Они боялись, что партизаны вос-пользуются темнотой и просочатся сквозь их заслоны.
Ломакин по опыту знал, что каратели ночью вряд ли полезут на штурм. Они слишком хорошо поняли, что партизаны бьют без промаха. Недаром у них уже выбыла третья часть эскадрона, а половине придется дальше воевать, в пехоте. Не думали они, что за сотни километров от передовой они вступят в такой жестокий бой и понесут потери, какие они несли лишь летом на Дону. Но там эскадрону противостояла регулярная часть Красной Армии, а здесь перед хорошо обученными солдатами была небольшая группа гражданских. И это бессилие еще больше бесило врагов.
Набивая ленту патронами, Миша укрылся под стеной кошары. Крыша над головой давно уже сгорела, стропила рухнули, стена во многих местах была разворочена. И все-таки здесь было потише, ветер не так пронизывал. В уцелевшем углу лежали раненые.
Возле них хлопотали Люда Крылова и Лена Туркец.
— Неужели они не найдут нас? — спросила Крылова, увидев Мишу. Она думала о тех, кто. ушел с рацией и кого отряд ждет третий день. — Я все еще надеюсь.
Надеялась не одна Крылова. Романов тоже верил, что группа еще выйдет к Базкам, и тогда они свяжутся с Центром, доложат обстановку, и, может быть, помощь еще успеет. Сейчас бы хоть один «кукурузник» появился, сбросил несколько бомб, наделал бы панику среди фашистов, и партизаны смогли бы попытаться вырваться из кольца.
Но небо было глухо и мрачно.
Раненые не стонали. Они молча переносили муки. Лишь изредка доносилось их слабое:
— Пи-ить… Воды.
Людмила прикладывала ко рту раненого флягу и тут же отнимала ее.
— Что у вас, воды, что ли, нет? — поинтересовался Миша, видя, как бережно подносит Крылова баклажку.
— Последняя.
— Так я враз принесу, — предложил свои услуги Романов. Он поднялся, нацепил на пояс несколько алюминиевых фляг, повесил на шею автомат и вышел из развалин.