— И я с тобой, — попросилась Крылова, когда он отполз на несколько метров, — наполним сразу все.
— Айда, — бодро сказал Миша. — Вдвоем веселее.
У землянки их встретил Паршиков.
— Как там у вас?
— Да вот, за водой идем, — показала Людмила баклажку.
— Будьте осторожны, ребятки, — предупредил Тит Васильевич. — Колодец под прицелом.
Как бы подтверждая мысль Паршикова, со стороны карателей прогремела пулеметная очередь. Трассирующие пули красивой огненной дугой прочертили небо и погасли возле невысокого сруба.
— Вы оставайтесь здесь, — сказал Миша Крыловой, — а я — ползком, наберу воды — и сюда.
— Нет, я тебе помогу, — настояла Людмила.
— Что с Хорошуновым? — вслед им спросил Тит Васильевич.
— Да ничего опасного, — ответила ему из темноты Людмила.
Они подползли к колодезному срубу со стороны балки. Не поднимаясь, ухватили веревку с бадьей и начали вдвоем тянуть за цепь. Ведро, позванивая, опускалось вниз. То ли фашисты услышали голос порожнего ведра, то ли для острастки, но снова выпустили пулеметную очередь. Пули с шипением врезались в промерзшие бревна. Романов и Крылова затаились. Затем снова стали тянуть цепь. Им было слышно, как ведро плюхнулось в воду. Через несколько минут они поволокли его обратно. По плеску воды было ясно, что бадья наполнилась до краев. Наконец дужка показалась над срубом. Людмила попыталась отцепить ее, но холодный металл, обжигая пальны. не поддавался. Крылова приподнялась, чтобы стянуть ведро вниз, в это время зловеще прогрохотал пулемет. Били откуда-то с тыла, с бровки оврага. Людмила, охнув, медленно сползла по обледеневшему срубу.
— Ноги, — морщась от боли, простонала она.
Миша потянулся к голенищу ее сапога и почувствовал на пальцах теплую, липкую кровь. Не раздумывая, сбросил с себя фуфайку, стянул рубашку, разорвал ее на широкие ленты и, свернув жгуты, перетянул ими ноги Людмилы выше колен. Кровь продолжала заливать заснеженную наледь. Миша ловко перевязывал ноги Крыловой. А озверевший пулемет все бил и бил. Но пули свистели над головой, ударяясь в бревна, поднимали возле них смерзшуюся землю. Романов успокаивал радистку. Накинул фуфайку, взвалил девушку себе на плечи и, задыхаясь от тяжести, потащил ее к землянке.
— Ну что? — спросил его Паршиков, все стоя в проеме.
— Ноги, — простонала Людмила.
Старик поспешил к ним. Вдвоем они втянули Крылову в землянку.
— Ах ты, господи, — сокрушался Тит Васильевич, при свете едва мерцающей коптилки рассматривая окровавленные тряпки. На нарах полулежал, закрыв тяжелые веки, Пимен Андреевич. Один рукав его фуфайки опустился на эемлю, обнажилось белеющее бинтами плечо.
— Ты там… не очень, — попросил Мишу Ломакин, морщась от боли. — Скажи: немножко царапнуло. Или вот что, Миша, позови отца, Хорошунова. Кто там из коммунистов еще в живых… Скажи, чтоб шли на партийный совет. А Баннову скажи, что он главный за меня… пока.
— Это я враз, — заверил командира связной. — Только за водой сбегаю.
— Ну, дуй, — разрешил Ломакин и протянул Паршикову оставшиеся бинты. — Перевяжи, а то, неровен час, пропадет радистка.
— Чего надумал, Андреич? — спросил командира Паршиков.
— Вместе будем думать, — сказал Ломакин, откинувшись к холодной стене.
Миша, точно ящерица, подобрался к колодцу, расплескивая воду, наполнил три баклажки и так же проворно отполз к землянке, а от. туда, пригибаясь, с замирающим сердцем при каждом свисте пули, бросился к кошаре.
Он протянул фляжки Лене Туркец.
Подбираясь к скирде, где лежал Хорошунов, наткнулся на Баннова. Передал ему приказ командира, потом сказал про Крылову. Баннов встревоженно спросил:
— Она у колодца?
— Нет, я притащил ее в землянку. — Он хотел сказать про Ломакина, но вовремя спохватился, вспомнив его наказ. — Там у них целый лазарет, — неопределенно закончил сообщение Романов.
Выглянув из приямка, Миша окликнул:
— Иван Федотыч! Командир велел всем коммунистам собраться у него.
Когда Ломакин увидел Романова и Хорошунова, на его заостренном измученном лице появилось подобие улыбки. Он хотел ею подбодрить не только вошедших, но и себя: есть еще сила у отряда. Зиновий Афиногенович, увидев старого друга в таком бедственном положении, понял, почему он не слышал его спокойного, громкого голоса. Выходит, Пимен был ранен давно, но велел молчать.
— Сверни, Зиновей, цигарку, — попросил командир. — В горле першит. Ну, как там фрицы?