В голове Романова все помутилось, в глазах потемнело. Но он нашел в себе силы снова лечь за пулемет. И хотя перед ним ничего, кроме густой серой пелены, не было видно, он отлично понимал: враги не идут — не слышно топота их ног, криков…
— Миша, — позвал Зиновий Афиногенович, надеясь услышать его голос от колодца. Но сын оказался рядом. Понимая, что с отцом случилась какая-то беда, потому что на его «я здесь, батя», он никак не отреагировал, сын дотронулся до его руки. Отец кротко улыбнулся и ощупью нашел его лицо.
— Ничего не вижу, и в голове гудит… Но это скоро пройдет. Ты их видишь?
Миша снова дотронулся до его руки.
—, Не только вижу, батя, но и бью.
Отложив автомат, Миша держал в руках трофейный карабин и, целясь, стрелял в солдат, суетившихся возле орудий. Наконец одна пушка смолкла. Но скоро подбежали новые батарейцы и, прячась за щиток, навели ее на развалины землянки.
— Сынок, — позвал отец, протягивая руку. — Должно, пришло время проститься. Ты не поминай меня лихом… Я ведь хотел как лучше. — И тут же голос его окреп, снова загустел, набрал силу: — Вижу! — обрадованно выкрикнул Зиновий Афиногенович. — Ну, сволочи, покрошу же теперь я вас.
— Давай, батя! — подбодрил его сын. — И ты зря говорил про обиду. Спасибо тебе за все.
Последних слов отец не расслышал, их заглушила громкая дробь пулеметной очереди. Прислуга шарахнулась от пушек врассыпную. Размахивая парабеллумом, немецкий офицер заставил солдат вернуться к орудиям.
— Теперь ползи в укрытие, — приказал сыну Зиновий Афиногенович. — Обними меня# Прощай.
За срубом колодца Миша увидел распластанное тело Паршикова. Возле него лежала Крылова, сжимая в руках автомат. Миша помог радистке доползли до саманной ямы.
— Забросай себя соломой, — посоветовал ей мальчик, дав очередь по перебегающим ложбину карателям.
Но Крылова легла рядом с ним и тоже стала стрелять.
Возле землянки взметнулся огненный столб. На миг все окуталось непроницаемой мглой. А когда она рассеялась, Романов увидел отца, навалившегося на пулемет. Миша надеялся, что вот сейчас отец приподнимется, глянет в его сторону и удовлетворенно улыбнется в большие седые усы. Но Зиновий Афиногенович лежал неподвижно, широко разбросав руки, словно защищая ими свое оружие.
Воодушевленные молчанием пулемета, враги быстро начали подвигаться к землянке, про-должая кричать:
— Русс, сдавайся! Русс, капут!
Миша нажал на спусковой крючок, но автомат молчал — кончился диск. Запасных не было. Теперь по врагам били лишь из развалин землянки. Туда полетели — гранаты. Все окуталось густым едким дымом.
«Значит, никого не осталось», — с ужасом подумал Миша и стал забрасывать Людмилу охапками соломы.
— Молчи, — шептал он стонущей радистке. — Может, они не заметят. Ночью я тебя вынесу. Уйдем к своим.
Как вынесет, — где свои? Об этом Миша пока не думал. Но он твердо знал, что если выживет — проберется к своим и расскажет, как два дня партизанский отряд в тридцать шесть человек сражался с эскадроном румын и батареей немцев.
Не слыша выстрелов, каратели вдруг замерли. Они не верили, что в землянке и вокруг нее нет никого в живых. Они думали, что партизаны притаились. Солдаты шли осторожно, точно вся земля была усеяна минами и каждый шаг грозил им гибелью. Встретив на пути убитого партйзана, враги стреляли в него, кололи штыками.
Прикрывшись охапкой соломы, Миша наблюдал за фашистами. Вот они приблизились к пулемету. Офицер попытался столкнуть Романова со щитка. Но грузное тело не поддалось. Подбежавшие солдаты начали сбрасывать мертвого отца на землю штыками и прикладами.
Миша не помнит, как, поднятый гневом и жаждой мщения, он очутился на краю ямы и в отчаянии крикнул:
— Эй, вы, гады! Назад!
И свершилось чудо: каратели на миг остолбенели. Они повернулись в сторону крика и увидели перед собой невысокого щуплого подростка.
Шапка слетела с него, и ветер трепал его черные давно не стриженные волосы. Из-под расстегнутого ворота фуфайки виднелось посиневшее от холода тело. Он стоял, широко расставив ноги и держа руки за спиной.
— Киндер! Русс? — удивились враги. — Хенде хох!
— Сейчас, — сдавленным от волнения голосом прохрипел Миша и сделал шаг вперед. Его пальцы, готовые в любую секунду сорвать чеку, тисками сдавили металл.
— Шнеллер! Шнеллер! — торопил мальчишку офицер.
А обступившие его солдаты продолжали требовать.
— Хенде хох!
Но Миша шел, все так же широко ставя ноги, и думал лишь об одном: как бы кто-то из солдат не выстрелил раньше времени. Ему нужно подойти как можно ближе. Тогда он взмахнет рукой, и они увидят свою смерть. Но будет поздно. Еще шаг. Еще. Пора! Кольцо сорвано. Осталось четыре секунды…