Она села на диван и спросила:
— Ваня, ты можешь сделать еще одно доброе дело для меня?
— Могу, — ответил я.
— Передай, говорит, лейтенанту Андрееву, это тебе, значит, святоша, если у него будет желание, заходите с ребятами ко мне в гости. Отметим нашу победу!
— Когда? — обрадованно воскликнул Андреев, бросаясь к вешалке.
— Для всех сбор в восемнадцать ноль-ноль, а тебе, наверное, в любое время. Без доклада. — Он вскочил. — Одевайся, чего топчешься.
И вот кончаются последние часы его жизни в этом городке, в згой комнате. Время неумолимо отсчитывает минуты. Неужели его счастью суждено быть таким коротким? А нельзя ли сделать так, чтобы они с Валей теперь не расставались никогда? Пойдет ли она с ним, захочет ли разделить все тяготы тревожных, неуютных военных дорог?
Подолгу не мигая, глядел он на пустынный заснеженный двор, на черные, словно выкрашенные деревья, на громоздкие ворота, раскачиваемые ветром, глядел на тихие спокойно спавшие улицы освобожденного городка.
«Надо ли спрашивать ее, — раздумывал Андреев, — надо ли отрывать от этой тишины, от родных мест, где она выросла, училась, работала?.. Взять ее с собой и не знать ни одного дня, ни одного часа покоя — тревожиться за Валину судьбу. Нет, пусть она остается здесь, а он, если доживет, приедет в отпуск, и они поженятся. — Об этом он скажет ей».
Утром они расстались. Валя плакала и уже на правах старшей в доме заботливо пихала в его карманы теплые, пахнущие коровьим маслом лепешки. Уже в калитке она спросила:
— Как договорились, получишь отпуск и ко мне?
— Если не убьют, только к тебе.
Площадь постепенно оживала… У ворот штаба полка расположился оркестр капельмейстера. Глущенко. Проходя мимо него, Андреев посоветовал:
— Глущенко, что-нибудь такое, чтоб душу жгло. Без шума, но оглушительное.
— Ту мы бережем, товарищ лейтенант. Новый, может, слышали, «Офицерский вальс»..
— Какая-нибудь пустышка, — вскользь заметил Андреев. — Теперь всякой дряни под песенной маркой сколько угодно.
— Ну, — обиделся Глущенко, — эта песенка подлинная, товарищ лейтенант. Я вам куплетик из нее исполню.
Он наклонился вперед и, поблескивая глазами (заранее торжествовал победу), запел:
В артистическом порыве капельмейстер решил продолжать пение, но Андреев, не слушая его, уже бежал к штабу. У него блеснула мысль: вот подарок, — покидая их маленький город, он пройдет мимо ее ворот. Не один, а с батальоном. Пусть увидит Валя, какие у него люди, пусть она пожелает им всего хорошего в пути. Но перед домом штаба он остановился и высмеял сам себя: «Ну, пижон, ну, мальчишка».
Андреев направился в противоположный конец площади, где строился его батальон. С каким-то тупым остервенением он давил сапогами большие, как театральная вата, хлопья снега, ложащиеся на сырой булыжник мостовой.
— Берегись, — прокричал кто-то за спиной, и, едва он успел отскочить в сторону, как снежная, смешанная с колючим песком пыль ударила ему в лицо. Офицер связи гнал взмыленную лошадь к полковому складу. Лошадь вывела лейтенанта из раздумий. Он остановился и только. сейчас внимательно разглядел происходящее вокруг. Около порожней трехтонки, неистово ругаясь и надрываясь до хрипоты, спорили скорее по укоренившейся привычке, чем по необходимости, интенданты полка. Шофер, худощавый, рябоватый парень, одетый в новую, но уже изрядно промасленную спецовку, равнодушно глядел на споривших, не спеша раскуривая папиросу. Отделение за отделением во главе со старшинами проходили мимо, груженные пайками «НЗ».
Привязанные к водосточным трубам и остаткам заборчиков лошади нетерпеливо долбили копытами мерзлую землю и, не прекращая, жевали серое, сухое, но все равно, ароматное сено. Ожидая своих офицеров, молодцеватые ординарцы после каждой затяжки небрежно сплевывали и перекидывались чаще всего пустыми фразами.
Во дворе против склада расположились ротные кухни. Оттуда ветер навевал запахи бесхитростных солдатских завтраков.
После торжественного смотра приехавший из штаба дивизии полковник зачитал. приказ по полку, в котором среди удостоенных награды за выполнение прошедшей операции числилась и фамилия лейтенанта Андреева.