В жарко натопленной комнате Валю принял капитан. Он вежливо осведомился о ее здоровье и только после этого спросил, кем она была в партизанском отряде.
— Минером, — ответила Гордеева, еще не зная, зачем ее пригласили сюда.
— О! — воскликнул капитан. — Минер. Такая золотая специальность, — он умиленно взглянул на Валю, — у такой, так сказать, красивой девушки. Нам вот так нужны минеры. — Военком провел ладонью по красной, толстой шее. — Масса мин вокруг, а минеров мало, так сказать, в обрез. Так как? Поможете нашим осоавиахимовцам?
— Извините, товарищ капитан, я должна объяснить. Я преподаватель техникума, — возразила Валя. — Нужно продолжить учебный год.
— Ерунда товарищ — как вас? — Гордеева, сущая ерунда. Вы туда не попадете — все заминировано. Сначала нужно Очистить территорию учхоза, а потом уж начинать занятия. Организуйте однодневные курсы со своими людьми.
На том участке, где работало отделение Гордеевой, разминирование шло успешно. Остались самые безопасные места — совхозный элеватор и усадьба дорстроя.
Выдался на редкость солнечный, со слабым морозом день. В обеденный перерыв Валя, усталая, похудевшая, с неожиданно посеревшими глазами, не спеша спускалась к неглубокой балке, на дне которой под тонким матовым льдом бежала маленькая, летом пересыхающая речушка. Ею овладело страстное желание остаться одной, сесть на недавно спиленное дерево, устремить взор в одну точку и думать… О чем именно, она не знала. Да это было и не так важно. «Лишь бы одной и думать. Стряхнув с помертвелой старческой коры молодой, еще не пожелтевший снег, Валя устало опустилась и увидала, как над ней, казалось, задевая крутой склон балки, бегут легкие, пушистые, прозрачные облака.
И вдруг она поймала себя на мысли о том, что думает об одном и том же: «А что сегодня делает Рн?»
Вот уже около недели Валя задает себе этот неразрешимый вопрос. Она твердо была уверена в том, что в один из обыкновенных вечеров, когда она придет домой, в постовом ящике окажется маленький бумажный треугольник. Но вечера проходили, а письма не было.
Подойдя к усадьбе дорстроя, она невольно обратила внимание на маленький бугорок с врытым столбиком — могилу воина, а может быть, мирного жителя, погибшего во время боев или оккупации. Половина столбика была заснежена, и Валя, с трудом отодрав толстую корку снеговой наросли, присела на корточки, чтобы прочитать, кто же здесь похоронен. Фамилия была незнакомая, но почему-то сейчас очень близкая и родная для нее. Это, наверное, потому, что на другом конце города, возле скорченной железной ограды небольшой часовенки, есть еще один такой же бугорок, с таким же столбиком, там лежит ее мать; и еще, наверное, потому, что она тоже начинает с некоторых пор верить в смерть Николая.
Валя даже не заметила, как солнце, перевалившись за невысокие пологие возвышенности, окрасило снег и все пространство над головой в ярко-красный цвет. Торопливо наступали холодные сумерки. На небе, как светлячки в августовском поле, замерцали крошечные звезды. С востока подул пронизывающий ветер. Ей вдруг захотелось побывать на своем участке поля, где совсем недавно она, сначала студентка, а затем преподаватель, с веселой гурьбой здоровых, немного насмешливых девушек и парней собирала и ела сладкую, желтящую губы морковку.
Может, она не заметила, а может, на самом деле кто-то украдкой поставил совсем недавно крест со свастикой и стальной каской на верхушке. Валю возмутило такое соседство. Оглядываясь, она хотела найти ответ на вопрос: кто посмел поставить чужеземный крест? Но поблизости никого не было. Задыхаясь от гнева, она сорвала каску и швырнула ее в сторону.
Красные, слепящие огни брызнули из-под земли, и только потом до ее сознания долетел глухой взрыв мины…
Сколько она лежала в снегу, час, два?..
Андреев уже четвертый раз вставал с кровати, осторожно ступая босыми ногами по полу и засветив зеленоватый огонек карбидного фонаря, принимался за начатое письмо. Что произошло в жизни Гордеевой после его отъезда, Андреев не знал, но ему почему-то казалось все эти дни и ночи, что Валя из-за его нерешительности стала несчастной. И как ни пытался себя в этом разуверить молодой офицер, сердце по-прежнему мучила щемящая боль.
«Нет, — думал Андрей, уверенно беря ручку и наклоняясь над чистым листком бумаги, — надо просто объяснить ей все происшедшее в тот неудачный день. Она поймет…»
Прямо в окно глянуло ошинованное серебром колесо луны. Ему показалось, что луна как-то криво усмехается и, немного покачиваясь, дразнит. Он быстро встал и задернул ситцевую штору.