И тут же мужские голоса весело подхватили:
Казалось, что песня доносится отовсюду. У Чжи впервые услышал ее в дни Наньчанского восстания[35]. Ему тогда было немногим более десяти лет, и он был только удивлен этой песне, зато сегодня воспринимал ее совсем по-иному: он ощущал всем своим существом и ее мелодичность и оптимизм, пронизывающий каждую ее строчку.
Невольно У Чжи задумался о своей собственной судьбе. С раннего детства познал он нужду и горе, и не было в его жизни ни одного по-настоящему радостного дня. После того как он примкнул к революционному движению, ему поручили очень ответственную секретную работу, и он не мог принимать участия ни в партийных собраниях, ни в массовых митингах. Лишь тонкая ниточка связывала его с партийным руководством. Ежеминутно, ежесекундно он был начеку. И, конечно, все это не могло не наложить свой отпечаток на его характер. Вероятно, он казался своему новому попутчику несколько замкнутым.
Поздно вечером путники остановились у соломенной хижины. Дальше на лошадях ехать было нельзя. Они втроем переночевали в хижине, а на следующее утро Сяо-пэй распрощался с ними и повел лошадей обратно.
У Чжи и Сюй И-синь отправились дальше пешком. Так прошли они около десяти ли. Перед ними возвышался склон большой горы. У Чжи по многим признакам определил, что здесь недавно был ожесточенный бой. Они медленно подымались на перевал. Здесь еще не успели осыпаться траншеи окопов, не были разобраны завалы. Окопы тянулись далеко.
Сюй И-синь пояснил, что дней десять назад командование Сычуаньской армии, решив, что здесь слабое место в обороне Красной армии, начало наступление своими главными силами. Части 4-й армии умышленно отошли и сосредоточились на флангах. Противник был окружен и отброшен.
У Чжи молча осматривал место недавнего боя — траншеи, залитые почерневшей кровью, поваленные деревья, трупы вражеских солдат: наверно, все эти солдаты были крестьянами и пошли в гоминдановскую армию, чтобы спастись от голодной смерти. Но в армии им платили не больше двух юаней в месяц, а иногда вместо жалованья выдавали по три-четыре ляна[36] опиума. И самое главное — чанкайшистские офицеры не ставят ни во что жизнь своих солдат, и те во время боя погибают часто просто из-за неразберихи.
Такие горестные мысли не покидали У Чжи весь день. Они шли и шли вперед и везде видели разрушенные отступившим врагом деревни, сожженные дома. На всем пути их преследовал тяжелый запах войны — запах разлагающихся трупов и пожарищ, запах крови и пороха. Они прошли не меньше сотни ли, прежде чем смогли остановиться на ночлег в уцелевшей деревне.
Только к полудню следующего дня они достигли небольшой деревушки Чжоуцзяба — последнего поста Красной армии. Здесь они пообедали, сняли военное обмундирование и переоделись в крестьянскую одежду, повязав головы зелеными платками. Сюй И-синь чувствовал себя очень непривычно в крестьянской куртке и штанах.
— Сразу и не разберешь, кто я — мужчина или женщина, — смеялся он, повязывая голову платком. — А ты хоть и с обезьяной, а на поводыря мало похож.
Командир роты передового охранения Ван детально ознакомил их с обстановкой. Он рассказал, что накануне в пяти ли от деревни произошла стычка с дозором противника, во время которой погибли три наших бойца. Поэтому следовало быть осторожными.
— При встрече с гоминдановцами ты внимательно следи за мной, — предупредил У Чжи своего спутника. — И самостоятельно ничего не предпринимай.
— Ты думаешь, у меня сразу душа в пятки уйдет? — рассмеялся Сюй И-синь. — Я, как и ты, воспитан армией, и неожиданности меня не пугают.
Попрощавшись с Ваном, они двинулись дальше. Впереди шел У Чжи. На душе у него стало тоскливо. Они шли по такой же земле, что и вчера, — это была их родная земля, но с каждым шагом они теряли свою свободу и не могли даже громко разговаривать. Здесь приходилось следить за каждым своим шагом, за каждым движением, ибо в любой момент могли появиться враги.
35