- Эх, не везет нам сегодня! - сказал Пусеп и, отдав штурвал от себя, повел машину вниз.
На высоте 3000 метров температура воздуха была + 0,5 градусов. Лед растаял, самолет снова стал послушным. На этой высоте в потоках воды, на грани обледенения, мы решили лететь по намеченному курсу.
Как высоко над нами облака? Не попытаться ли еще раз пробиться сквозь зону обледенения и выйти наверх? Не будет ли это бесплодной попыткой и лишней потерей времени? На эти вопросы никто не мог ответить.
Из штурманских рук выбиты все средства самолетовождения. Бесконтрольный полет вслепую никак нельзя назвать самолетовождением с точки зрения штурмана.
Но никогда нельзя сказать - «все потеряно». Если только не потеряно самообладание, всегда можно найти выход из тяжелого положения. И мы его нашли.
В большой голубой папке на нескольких листах и бланках была изложена на английском языке вся погода по нашему маршруту, прогноз и карта синоптического анализа. Разложив на столике все эти карты и бланки, мы вдвоем с Романовым при свете электролампы, под струями ледяной воды, от которой нам уже не было холодно, рассчитали движение циклона и его фронтов. Измеряли циркулем и линейкой расстояния, чертили новый фронт, обозначали направление и силу ветра в нашем районе.
Измерили, подсчитали, начертили и узнали, что мы идем вдоль фронта, на котором и облака высокие и ветер разных направлений. В общем оказалось, что мы ничего не знаем о самом главном - о ветре. Зато мы ясно себе представляли, что на этой высоте при полете вслепую в облаках мы неизбежно [75] столкнемся с высокими ледниковыми горами Гренландии.
Мы ломали голову над тем, куда дует ветер. От этого зависело, куда делать доворот - влево или вправо. А может быть, и никуда не нужно доворачивать.
Чорт возьми! Хоть бы краешек солнца увидеть, да захватить его на мгновение в секстант, тогда можно снова лететь вслепую и смело отворачивать от Гренландских гор. На всех приемниках абсолютно ничего не слышно, кроме сильного треска. Нам оставалось только рискнуть.
- Летчики, доверните вправо пятнадцать градусов! - даю команду.
- Почему так много? - спрашивает Пусеп.
- Если пятнадцать много, доверните три раза по пять, - отвечаю я.
- Ну, это дело другое! - говорил Пусеп и выполняет команду. Романов, сидевший рядом со мной, улыбнулся. Послышалось удовлетворенное хмыкание летчиков: раз штурманы подают команду, значит, они работают и что-то знают.
А летчики все любят, когда в сложных условиях штурман что-то знает, что-то делает и что-то предлагает.
В пассажирской каюте темно. Пассажиры спят. И только возле Вячеслава Михайловича горит лампочка-светлячок, при свете которой он читает.
Все три радиста, мокрые, скучные, дремлют у выключенной бесполезной радиостанции.
Борттехники Золотарев и Дмитриев также клюют носом у приборного щитка.
Вячеслав Михайлович через центрального пушкаря просит летчиков предупредить его, когда будет видно Гренландию, он хочет посмотреть на ледники.
Дорого бы я дал в эту минуту за то, чтобы услышать: «облака кончились, видна Гренландия». [76]
Но нет, никто раньше нас, штурманов, ничего не увидит и никто, раньше нас не крикнет…
За четыре часа напряженного полета вслепую в облаках много было передумано. Уже пройдено расстояние в 1300 километров над океаном. На таком расстоянии каждый градус ошибки в курсе дает отклонение от линии маршрута в 22 километра.
У нас же на этом участке магнитное склонение изменилось на 10 градусов, да еще на основании синоптических анализов мы довернули самолет на 15 градусов.
А что если мы ошиблись в своих расчетах и довернули не в ту сторону? Цифра, получившаяся в результате вычисления, была так велика, что не то что Гренландию или Исландию можно было проскочить, но мы рисковали не увидеть и Европу.
«Ну, радисты, просыпайтесь, запускайте ваши шарманки, пошевеливайтесь быстрее, действуйте. Работайте международным кодом. Добивайтесь радиосвязи и во что бы то ни стало узнайте, какая погода в Гренландии. Если через 10 минут не добьетесь связи, давайте SOS». Такую примерно записку я передал нашим радистам. Все три радиста энергично взялись за дело, застучали ключами и завертели ручками.
- Александр Павлович, - обратился ко мне Пусеп, - какая высота гор Гренландии?
- На тысячу метров выше нашего полета - ответил я.
- Какая погода в Гренландии и когда, по вашим расчетам, мы должны подойти к берегам?
- К берегам Гренландии должны подойти минут через двадцать. А согласно прогнозу, в районе острова должны быть разрывы в облаках. О настоящей погоде ничего не знаю - радиосвязи ни с кем нет. [77]
- Н-да, выбрали погодку, - пробурчал Пусеп.
Сергей Михайлович Романов нервно вертел в руках мокрый секстант, грыз карандаш и нетерпеливо смотрел в окно, готовый в любую минуту смерить высоту солнца.
Солнца не было, были только облака и вода в самолете.
Усилия трех радистов не пропали даром. Им удалось связаться с гренландской радиостанцией, и один из радистов громко на весь самолет прочитал сводку: «Облачность высокая пять баллов. Ветер восточный». По бодрому голосу радиста мы сразу поняли, что самое страшное миновало.
Не успел радист дочитать до конца сводку погоды, как его перебил Пусеп:
- Довольно, сам вижу погоду!
Самолет из ночи вошел в день. Сквозь большие разрывы в облаках брызнули лучи вечернего солнца, заблестели мокрые крылья самолета, на стеклах забегали солнечные зайчики.
Народ зашевелился, повеселел, телефоны наполнились разговорами и смехом.
Впереди по курсу чуть слева серебром блестели на солнце мощные купола гренландских ледников. Отметив на карте точку своего нахождения, мы с Романовым переглянулись и улыбнулись, довольные своими расчетами, и каждый из нас должно быть подумал про себя одно и то же: «Все хорошо, что хорошо кончается».
Проснулись пассажиры, все облепили окна и любовались суровой красотой природы.
Высокие скалистые берега южной оконечности Гренландии изрезаны узкими глубокими и извилистыми фиордами. Черные высокие гранитные скалы обрываются отвесно у океана и у подножия их океан пенится и сердито бурлит. [78]
У берегов голубые льдины. Поднятые волной, они с силой налетают на скалы и крошатся на мелкие куски.
А дальше высятся массивные ледниковые шапки, сверкая в лучах заходящего солнца.
Дикая красота сурового острова напомнила мне о великом и неутомимом исследователе Арктики Фритьофе Нансене, замечательные книги которого возбудили у меня любовь к Арктике.
Всю жизнь служил он лучшим идеям человечества и заставил арктический край служить человеку. Я вспомнил и то, что сейчас сын этого великого ученого томится в фашистском застенке.
Радисты установили надежную радиосвязь с Исландией, куда мы направили свой путь.
Романов вталкивал в пузырек уровня секстанта планету, еле видневшуюся на юге, и что-то у него плохо получалось. То ли секстант замерз, то ли планета была плохая, а скорее всего это происходило потому, что сейчас мы уже не так остро нуждались в астрономии.
На два часа полета у нас хватит расчетов из взятого курса, а там, ближе к аэродрому, нам помогут радиомаяк, радиопеленгатор, и тогда может быть придется обратиться за помощью к астрономии.
Самолет идет под управлением автопилота, и летчики, утомленные слепым полетом, съежившись в обледеневших костюмах, повидимому, дремлют, потому что уже долгое время молчат, и не спрашивают нас ни о том, какая погода по маршруту, ни о том, правильный ли курс держит самолет.
На севере светлая полоска зари идет параллельно нашему курсу на восток и скоро из-за горизонта покажется солнце, навстречу которому мы летим.
Высота полета 4500 метров, температура - 5, в кабине все вещи, ранее намокшие в облаках, обледенели. Воротники превратились в ледышки. Хочется [79] съежиться, закутаться и сидеть неподвижно. Но надо работать. Ну что ж, начнем, пожалуй. Я включаю радиоприемник, в наушниках которого слышны две буквы радиомаяка - одна громче, другая слабее.