Толстый заказчик уже удалился. И Алексей, помедлив несколько минут, тоже вышел из мастерской.
* * *
...До взрыва оставалось двадцать три минуты, когда санитарная машина выехала на Витебскую улицу. Мелькали низенькие окраинные домишки. На карнизах треретали отсветы капели. Воробьи стайками вылетали прямо из-под колес автомобиля.
"Еду на собственные похороны", - думал Лещевский. Он ждал, когда же наконец спустит камера заднего колеса, но машина шла полным ходом.
Хирург откинулся на спинку сиденья, щурясь от бликов солнца, бивших ему в глаза. В зеркальце над ветровым стеклом увидел свое бледное, напряженное лицо и испуганно метнул взгляд в сторону шофера. Тот не обращал на своего пассажира никакого внимания. К губам его прилип окурок самокрутки.
Лещевский думал о покрышке. Достал ли ланцетом до камеры? А вдруг она осталась цела?
Вот кончилась улица, и машина выскочила в поле. Впереди чернели забор и низкие крыши артсклада.
Вокруг муравьями суетились темные фигурки людей.
Было без семнадцати минут двенадцать... Вдруг машина сбавила ход.
- Что случилось? - спросил Лещевский.
- Баллон сел, - равнодушно ответил шофер.
До слуха Лещевского донеслось злое гусиное шипенье.
Шофер чертыхнулся и остановил автомобиль.
Пока он неторопливо ходил вокруг "опеля", что-то бормоча и вздыхая, затем доставал из-под сиденья домкрат и ползал под машиной, Лещевский сидел не шевелясь, вглядываясь в темную полосу колючего забора.
Время тянулось мучительно медленно. Лещевский то и дело посматривал на часы. Нервы его напряглись до предела, по лицу струился пот...
"Только бы шофер не успел заменить баллон..."
Но вот шофер полез в машину, вытирая на ходу руки о грязное тряпье. Сел за руль, включил зажигание...
Мягко заурчал мотор. Однако двинуться с места они не успели.
Прежде чем Лещевский услышал звук взрыва, он увидел, как над забором косо брызнула струя сизого дыма. В следующее мгновение склад обволокло черное огромное облако... Страшный, оглушающий грохот, казалось, придавил их к конвульсивно вздрагивающей земле.
В наступившей вдруг темноте Лещевский рассмотрел безумно выкаченные глаза шофера, его рот, распяленный в крике. Шофер зачем-то пытался открыть дверцу, Но Лещепскнй схватил его за рукав ватника.
Трясущаяся рука шофера лежала на баранке руля.
Взрыв на Мотовилихе вызвал переполох в гестапо и среди сотрудников абвера. Это была первая крупная диверсия в городе. Взрыв произошел днем, на глазах у всех. Партизаны действовали откровенно и дерзко.
Провели за нос и охрану и полицию... Горожане перешептывались. Некоторые уверяли, что склад разбомбила группа советских бомбардировщиков, и нашлись даже очевидцы, своими глазами видевшие якобы самолеты с красными звездочками на крыльях. Другие рассказывали, что какой-то смельчак бросил на территорию склада связку гранат... Этого смельчака поймали, но будто бы он ни в чем не сознался...
Расследовать причины диверсии из Минска прибыл ответственный чиновник абвера фон Никиш, седой, респектабельный человек лет пятидесяти.
Собрав эсэсовцев, он заявил:
- Должен, господа, со всей откровенностью сказать, что последняя диверсия русских в чрезвычайно невыгодном свете показывает вашу работу. В Берлине вами недовольны. И согласитесь, господа, что на это есть основания. Совсем недавно в результате взрыва на железной дороге погибла группа штабных офицеров корпуса.
И вот теперь еще один совершенно возмутительный инцидент. Создается впечатление, что некоторые наши сотрудники не справляются со своими обязанностями.
Фон Никиш создал комиссию для расследования причин взрыва на Мотовилихе.
Со словом "расследование" у Венцеля были связаны весьма неприятные воспоминания. После того как полетел под откос поезд с группой штабных офицеров и двумя батальонами пехоты, в город приехал представитель СД, которого интересовал вопрос: откуда просочилась информация о передислокации дивизии к партизанам?
Он назначил проверку, а Венцель изрядно перенервничал.
Тогда, зимой, дня за три до диверсии на железной дороге, он встретился с Ритой у себя на квартире. До этого всю педелю Венцель был очень занят. Его откомандировали на железнодорожную станцию Свольна в помощь абзеровцам, которые принимали меры, чтобы обеспечить тайну переброски нескольких дивизий в направлении Воронежа.
Когда Рита пришла, Венцель был уже пьян. Ои попытался обнять Риту, она мягко отстранилась.
- Ты изменился ко мне, Курт, - сказала с упреком девушка. - Исчез на целую неделю...
Венцель заверил Риту, что, если б не служба, он проводил бы с ней каждый вечер.
- Вот подожди, - бормотал он, - через два дня пройдут эти чертовы дивизии через Свольну, и я - к твоим услугам.
Курт забыл об этом разговоре, но вдруг вспомнил о нем, когда состав со штабом подорвался на мине и началось расследование.
Представитель СД искал щель, через которую утекли секретные сведения. И тогда-то Венцеля охватила паника.
Арестовать и допросить Риту? Так или иначе комиссия дознается, что он проболтался, все выплывет наружу. И тогда прощай карьера! Загремит Венцель вниз по ступенькам, ломая ребра. Чего доброго, лишат звания и отправят на фронт в штрафной батальон. Нет, он, Венцель, не намерен слетать из-за какой-то русской девицы с высокого поста, на который он взбирался сам, без помощи влиятельных друзей и родственников.
Больше всего Веицель боялся, что Риту станут допрашивать. Ведь Венцеля не раз видели с девушкой в офицерском ресторане. Может быть, предупредить ее, чтобы она не проболталась о том ночном разговоре?
Бесполезно, он слишком хорошо знал, как умеют допрашивать в гестапо!
Рита и в самом деле ему нравилась: у нее были такие великолепные глаза. А фигура! Когда он появлялся с ней в офицерском ресторане, все поворачивали головы в их сторону.
...Целый день Венцель не находил себе места. Он все время ловил на себе подозревающие взгляды сослуживцев, каждый пустяковый вопрос казался ему провокационным. А когда кто-то из обычных его собутыльников сказал какой-то комплимент в адрес подружки Венцеля, гестаповец совершенно потерялся от страха. К вечеру позвонил, вызвал к себе сотрудника. Тот записал домашний адрес Риты и место работы. Младшую Ивашеву схватили в тот же вечер у ворот госпиталя и, даже не приводя в тюрьму, втолкнули в машину, в которой находилась группа евреев. Всех расстреляли в ту же ночь на Дороиинском карьере...
Теперь Венцелю нечего было бояться опасных показаний Риты. Тайна была похоронена вместе с участницей опасного разговора.
При взрыве на Мотовилихе погиб почти весь взвод гитлеровских солдат, обслуживающих склад, а также полицейская охрана.
Случайно уцелели лишь несколько солдат и начальник подсобной полицейской команды Альберт Обухович. Последнего еще утром вызвали в комендатуру, и это спасло ему жизнь.
Взбешенный Штроп приказал за недосмотр при охране важного объекта отдать Обуховича под суд. Но так как он был русским, обвинение в небрежности могло превратиться в более серьезное - с русскими перебежчиками обычно не церемонились - и Обухович мог ждать казни.
Но когда, выполнив свою миссию, улетел в Минск оберет фон Никиш и кресло Штропа обрело прежнюю устойчивость, а сам он немного пришел в себя, намерения тайной полиции относительно проштрафившегося полицейского изменились.
Ему вдруг пришло в голову, что Альберт Обухович может стать ценнейшим и старательнейшим сотрудником гестапо. Обухович сидел в тюрьме за уголовное преступление, вышел оттуда перед самой войной и в городе появился совсем недавно. Он не был местным жителем, а слежка подтвердила, что его почти никто и в лицо не знал. Это важное обстоятельство помогло замыслам Штропа.
Теперь оставалось только припугнуть Обуховича.
В один из ярких весенних дней была разыграна мелодраматическая сцена, будто взятая из авантюрного романа. Обуховича вывели из камеры во двор тюрьмы, где с перекладины виселицы, покачиваясь, свисала петля. Вокруг, поблескивая бляхами на ремнях, замер наряд полицейских с карабинами.