Как-то Валентин вез на аэродром из города молодого надменного майора. Неподалеку от первого контрольно-пропускного пункта мотор "опеля" зачихал, несколько раз конвульсивно дернулся и замер. Кое-как переведя машину на. обочину, Готвальд открыл капот.
Оказалось, что засорился бензопровод. Пока Валентин ковырялся в моторе, мимо со свистом пронеслось несколько автомобилей. Один из них сопровождал эскорт мотоциклистов.
- Скорей же, черт побери! - открыв дверцу, крикнул майор Валентину.
Когда машина была налажена и "опель" на скорости восемьдесят километров мчался к аэродрому, Готвальд заметил, что майор то и дело нетерпеливо посматривает на часы.
"Видно, торопится на какое-то совещание, - догадался Валентин. - Нет, не к самолету мои сегодняшний пассажир спешит".
Шоферам было запрещено останавливаться ближе чем в двадцати пяти метрах от таинственного длинного здания. Майор же так торопился, что пришлось подъехать прямо к парадному входу. Он на ходу сам распахнул дверцу, спрыгнул на землю прежде, чем Валентин успел окончательно притормозить, и скрылся в темном прямоугольнике двери.
Быстрый взгляд, брошенный Валентином на окна, запечатлел ряд затылков по ту сторону стекла, туго обтянутые мундирами спины, серебряные и золотые канты. Действительно - собралось какое-то очень важное совещание. Предположение подтверждали и шеренги роскошных машин, стоявших поодаль от флигеля.
Помня наставления Алексея, Валентин жадно впитывал в себя каждую мелочь, каждую деталь. И пока Лещевский осматривал его, Готвальд торопливым шепотом рассказывал ему о своих наблюдениях.
Рассказывая, Валентин вспомнил, как на днях встретил на шоссе, ведущему к аэродрому, подводу. На телеге, слегка прикрытые соломой, лежали три трупа.
Лиц Готвальд рассмотреть не мог, но, судя по юбке, видневшейся из-под соломы, среди убитых была женщина.
Двое других оказались детьми. Лошадью правил сморщенный старик в поддевке и выгоревшем картузе. Рядом с возницей, опустив ноги в пыльных сапогах, равнодушно покуривал сигарету молодой полицай.
Готвальд притормозил машину. Махнул рукой полицейскому. Вожжи натянулись. Лошадь остановилась.
Прикурив у парня с полицейской повязкой, Готвальд кивнул на трупы и спросил:
- Кто это?
- Да так... - нехотя заговорил парень. - По собственной глупости смерть приняли...
- Ох, толковал же я им, - вмешался в разговор старик. - Не ходите туда, нет, не послушались...
Выяснилось, что убитые - дальние родственники старика - старосты деревни. Вчера, собирая ягоды в лесу, они зашли в запретную зону.
- Кто же это их? - спросил Готвальд.
- Известно кто! Охрана! Которая самолеты стережет... - пробурчал старик.
Он хотел добавить еще что-то, но полицай прикрикнул на него:
- Ладно болтать-то!
Лошадь тронулась. Валентин поспешил к машине.
Перед глазами стояли немытые детские ноги, над которыми вились мухи. Готвальд жадно глотал табачный дым. На душе у него было тяжело. Но все-таки заговорил с полицаем он не зря: узнал еще одну подробность.
Значит, аэродром охраняют еще и посты жандармерии.
Что ж, об этом стоит сообщить в город...
7. МАЙОР ФРАНЦ ДЕММЕЛЬ
В десять часов вечера 12 июня к Алексею пришла Аня. Проводив ее на свою половину, где везде были разбросаны колодки, обрезки кожи, старые подметки, Алексей прибавил огонь в лампе. Обычно Аня, едва переступив порог комнаты, кидалась наводить порядок:
мыла полы, посуду, бралась за стирку. Но сейчас она устало опустилась на лавку и некоторое время молчала.
- Что-нибудь случилось?
- Да, - тихо ответила она.
- Что же?
- Меня отправляют в Германию...
Произошло то, чего Алексей так боялся. Он сел на лавку рядом с девушкой. Не глядя на нее, спросил:
- Откуда ты узнала?
- Меня предупредил Шерстнев. А ему сказала Софья Львовна. Она видела мою фамилию в списках.
У Алексея на скулах заходили желваки.
- А, черт! - Он кинул взгляд на Аню. - Тебя надо переправить в лес.
- Я не хочу в лес. Я хочу быть с тобой.
Она говорила об этом как о чем-то твердо решенном.
- Здесь опасно. За мной могут следить.
- Пусть.
- Но полиция тебя здесь разыщет и все равно отправит в Германию.
Аня подавленно молчала. Алексей сказал как можно ласковее:
- Хватит дурить. Ты ведь сама знаешь, что здесь тебе нельзя оставаться.
Аня вдруг закрыла лицо руками и горько заплакала.
- Я боюсь... боюсь за тебя, - вырывалось у нее сквозь судорожные всхлипывания.
Алексей на мгновение растерялся. Снова она, сама не ведая того, говорит ему о своей любви. Она ждет от него решения, помощи, ответа на свои чувства. Но что он мог ответить ей?
Каждый раз, когда она уходила во тьму, навстречу опасности, ему хотелось броситься к ней, догнать ее, оградить от беды. Но всегда он чувствовал себя бессильным...
- Аня, - начал, запинаясь, Алексей, - ты очень славная... Ты... для меня столько сделала.
Аня нетерпеливо дернула плечом.
- Нет, послушай. Ты мой настоящий друг, а кроме того - ты всегда должна помнить это, - и солдат маленького отряда. Ведь мы все сейчас солдаты. Понимаешь это? Мы должны поступать так, как требует дело. Мы выполняем приказ. И ты должна его выполнить.
Вытри слезы - солдаты не плачут....
Постепенно Аня успокоилась. Через полчаса, стыдясь этого, видимо, неожиданного даже для нее самой взрыва чувств, она согласилась с предложением Алексея. Они уговорились: до прихода связного из леса она поживет у Алексея, не показываясь на улице, а потом переберется к партизанам.
Спохватившись, Аня достала из косы тонкий обрывок папиросной бумаги, хитро заплетенный в волосах.
Алексей прочитал записку, и лицо его приняло то выражение сосредоточенности, которое, как успела заметить Аня, появлялось всякий раз, когда девушка приносила важное сообщение.
* * *
Старинный костел стоял на булыжной хребтине Сенной площади. На стенах костела, сложенных из серого камня, осколки и пули оставили свои отметины. В нише над входом - статуя апостола Петра. Нос святого ключника был отбит осколком, и Алексею показалось, что в слепом, неподвижном взгляде апостола, устремленном к небесам, застыла немая жалоба на людское бессердечие.
"Война не обошла и святых. Даже апостол Петр попал в инвалиды третьей группы", - Алексей усмехнулся и, поднимаясь по каменным ступенькам, прихрамывал заметнее обычного. Нищие, осаждавшие всех входивших в костел, не обратили особого внимания на плохо одетого инвалида.
Алексей беспрепятственно вошел внутрь. Там было темно и прохладно. После яркого солнечного света он долго не мог ничего рассмотреть. В ноздри ему ударил горьковато-кислый запах сырой штукатурки - костел, видимо, недавно побелили.
Гулко разносилось нестройное, разноголосое пение прихожан, бормотанье ксендза. Лицо его как бы растворилось в сумраке - белел только широкий воротник.
Алексей встал у входа, принял позу молящегося и стал украдкой осматривать, скользя взглядом по затылкам и спинам. Перед ним розовела лысина немецкого офицера. Когда офицер склонялся в поклоне, поскрипывала портупея. Рядом с Алексеем вздыхала и вытирала слезы высокая старушка в черном;
Приглядевшись в темноте к сидевшим на скамейках, разведчик увидел слева знакомый четкий профиль. Готвальд, видимо, почувствовал на себе пристальный взгляд Алексея, обернулся. Глаза их встретились.
Валентин еле заметно двинул подбородком: подходи, мол, поближе.
В левом приделе, перед статуей богородицы с младенцем, горело с полдюжины свечей. От одной из них Алексей зажег свою, приклеил ее у основания статуи и, подняв глаза на каменное, бесстрастное лицо богородицы, неловко осенил себя католическим знаменьем.