Последних двух стогов не оказалось. Метель начисто затерла все следы, но Корсаков хорошо помнил, что в первый свой приезд от навеса отчетливо видел два больших стога. И, подсчитав приблизительно вес тючков и общий вес соломы «на корню», проставленный Лепескиным в накладных, он окончательно убедился — никакой ошибки не было, его провели, как мальчишку: пока ездил в свой колхоз, Лепескин еще разик загнал парочку стогов. Прихватив лопату, утопая в снегу, Виталий Денисыч добрался до места, где, предполагал, еще недавно попирал землю стог. Все пуще распаляясь, разбрасывал снег; весь взопрел под свитером и полушубком.
Ну и вот, вот — очески соломы, перемешанные со снегом! А ведь Корсаков заранее расписался в получении и как теперь докажет, что не сам сплавил тючки налево, как оправдается за нехватку перед Однодворовым? Мол, был все равно что в тумане, не ведал, что творил? Разве так бы шлепал ушами хороший хозяин!.. Вера говорила: солидный Корсаков человек, надежный… Как бы не так! Опутал, опутал Лепескин…
Подавленный, Виталий Денисыч по старым следам, переваливаясь, иногда становясь на колено, добрался до навеса, под которым мужички укладывали в золотисто-зеленую пирамиду последние тючки. Все были радостно оживлены, тракторист вспомнил о припрятанных Иваном Тимофеичем бутылках:
— Теперь сам бог велел.
— Ишь, богомольным сделался, — засмеялся Лучников, весело блестя своими маленькими глазками. — Виталий Денисыч, — направился он к Корсакову, заметив его удрученное лицо, — никак что-то стряслось?
Корсаков не мог больше все носить в себе. Пожалуй, Иван Тимофеич самый среди колхозников близкий человек, самый надежный, хоть посоветует, как дальше Корсакову себя поставить. Виталий Денисыч не готовился к открытому разговору с Лучниковым, и вдруг получилось точно само собой — отозвал в сторонку, к костру, испепеляющему последние полешки, и сбивчиво, тяжело рассказал и о взятке, и об украденной кем-то соломе. Иван Тимофеич пальцами выбросил с закраины костра уголек, не давая ему погаснуть в снегу, подхватил за черный маркий кончик, прикурил папиросу.
— То я и кумекал: чего тебе так просто солому-то отдали. Мол, по старой дружбе. А оно во-он как! И деньгу-то какую заломил.
— Да дело не в деньгах, — поморщился Корсаков. — В совести дело! Как бы ты на моем месте — от сделки этой отказался?
— Я бы не смог, пожалуй что… Поклониться бы внутри не смог, намекнуть, что ручку позолочу. Неспроста говорят: с переднего крыльца отказ, а с заднего — милости просим! Сухая ложка рот дерет…
— Я не для себя, — настаивал Корсаков, словно ища в этом спасение, хотя сам знал, что часто люди, делающие то, чего они стыдятся, ссылаются на выполнение своих обязанностей. — И обстоятельства вынудили…
— Это хорошо, Денисыч, что старался ты. Сперва мы, конечно, к тебе приценивались, сравнивали с прежним начальником участка. Тутышкин был человеком хворым, многое на себя не брал. От дела не бегал и дело шибко не делал… А ты вон на ходу подметки рвешь… Очень важно — для чего… Ну, а насчет лихоимства — уж так получилось, не вернешь. Хвалить тебя не за что, а ежели с деньгами туго — скажи.
И все же ничуть не легче стало Корсакову от исповеди: Лучников не понял его. И не смог бы понять, потому что Корсаков вел давнишний спор с Вихониным и, оказывается, сам помаленьку малодушно сдавал свои позиции.
— Давай-ка поедем к этому Лепескину, порасспрашиваем, куда солома девалась, — предложил Лучников и, не дожидаясь согласия Корсакова, замахал рукою, призывая за баранку Чибисова.
Виталий Денисыч даже внимания не обратил, что не Арканя, а Чибисов сел с ним рядом в кабину, что на щеках у Чибисова запущенная щетина, глаза беспокойные, шалые какие-то. Солнышко, до медного блеска начищенное ветром, расцвечивало поле радужными переливами. «В феврале у нас в оконце засверкало ярче солнце», — привязалось к Виталию Денисычу детское стихотвореньице…
Лучников предположил: будет вернее, если сперва Корсаков начнет разговор с Лепескиным один на один, и остался у кабины, вызвав покурить Мишку Чибисова.
— Домой скоро, — с жадностью дымя, заговорил Мишка. — А там, может, в город подамся. Такие, как я, везде нужны.
— Чего так? Печенкин соблазнил? — Лучникову было не до Мишкиной похвальбы.