Несмотря на то что это была свадьба брата, Макс целый вечер только и ждал, когда у моего музыкального коллектива будет перерыв. Когда остальные ребята выходили покурить или выпить стаканчик водички в баре, я опускала глаза и видела, что у сцены стоит Макс с прохладительным напитком для меня.
В тот вечер я поняла, что он не пьет крепких напитков из солидарности: я была на работе, пить мне было нельзя, поэтому и Макс не пил. Я, помнится, подумала, как это мило с его стороны. Многим парням такое даже в голову бы не пришло.
С молодоженами я знакома не была, потому что меня в последний момент пригласили подменить вокалистку, но поверить в то, что Рейд с Максом братья, было просто невозможно. Они были абсолютно разными не только внешне — Рейд высокий и атлетически сложенный, как профессиональный гольфист или теннисист, тогда как от Макса веяло брутальной красотой и силой, — но и по характеру. Похоже, все друзья Рейда были банкирами или адвокатами, которые любят слушать только самих себя, а их жен и подружек звали то ли Маффи, то ли Винкс. Молодую жену Рейда звали Лидди, она была родом из Массачусетса и постоянно благодарила Бога — за погоду, за вино, за то, что ее бабуля Кейт дожила до этого дня и увидела обручальное кольцо на пальце внучки. По сравнению с остальными гостями на свадьбе Макс был глотком свежего воздуха: он никого из себя не строил. К полуночи, когда мы уже должны были закругляться, я знала, что Макс занимается ландшафтным бизнесом, что зимой он чистит снег, что за белесый шрам на его щеке — удар бейсбольным мячом — вина лежит на старшем брате. Что у Макса аллергия на моллюсков. Он же узнал, что я могу пропеть алфавит в обратном порядке, умею играть на десяти музыкальных инструментах и страстно хочу иметь семью. Большую семью.
Со своего места на сцене я повернулась к музыкантам. В нашем репертуаре последней должна была звучать песня Донны Саммер «Последний танец». Но собравшиеся мало напоминали любителей диско, поэтому я повернулась к парням за спиной.
— Вы знаете блюз Этты Джеймс? — спросила я, и клавишник наиграл первые ноты «Наконец».
Иногда, когда я пою, я закрываю глаза: каждый мой вдох — гармония; барабанная дробь — мой пульс, мелодия течет по венам. Вот что означает полностью раствориться в музыке, стать симфонией из нот, пауз и тактов.
Когда я закончила исполнять песню, раздался шквал аплодисментов. Я слышала, как громко хлопает Рейд: «Браво!» И щебетание подружек Лидди: «…лучшие музыканты на свадьбе, каких я только слышала… дашь мне их визитную карточку».
— Большое спасибо, — пробормотала я, наконец открыла глаза и тут же встретилась с пристальным взглядом Макса.
Неожиданно какой-то мужчина бросился к сцене, споткнулся и завалился на барабаны. Он был в стельку пьян и, судя по южному акценту, — одним из родственников со стороны невесты или другом ее семьи.
— Эй, милашка! — веселился он, хватая меня за подол черного платья. — Знаешь, кто ты?
Бас-гитарист шагнул вперед, заслоняя меня от хулигана, но мне на выручку уже кинулся Макс.
— Сэр, — вежливо сказал он, — сдается, вам лучше уйти.
Пьяный оттолкнул его и схватил меня за руку.
— Ты, — продолжал он заплетающимся языком, — чертова сладкоголосая пташка!
— Не смей ругаться в присутствии дамы! — возмутился Макс и ударил его под дых.
Дебошир упал на вопящий котильон из подружек невесты и запутался в их длинных вечерних платьях.
В эту секунду какой-то бегемот в смокинге схватил Макса и перебросил через себя.
— Вот тебе за то, что ударил моего отца! — заявил он.
Макс свалился без сознания.
Завязалась настоящая драка — Хэтфилды против Макоев. Переворачивались столы, благообразные старушки срывали друг у друга ленты со шляпок. Музыканты похватали свои инструменты, боясь, что в пылу скандала их переломают. Я спрыгнула со сцены и склонилась над Максом. У него из носа и рта текла кровь, а ссадина на лбу кровоточила — он стукнулся о сцену, когда падал. Я положила его голову себе на колени и согнулась над ним, пытаясь заслонить от дерущихся.
— Это, — сказала я, как только у Макса задрожали веки и он открыл глаза, — было глупо.
Он усмехнулся.
— Я не согласен, — ответил он. — Я оказался в твоих объятиях.
У него так сильно текла кровь, что я настояла на том, чтобы отправиться в больницу. Он дал мне ключи от своего грузовичка и позволил сесть за руль, а сам прижимал салфетку к разбитому лбу.
— Похоже, свадьба Рейда оставит незабываемый след в памяти гостей, — задумчиво пробормотал он.
Я промолчала.
— Ты злишься на меня, — продолжал Макс.
— Это был комплимент, — наконец сказала я. — Ты ударил человека за то, что он отвесил мне комплимент.
Он ответил не сразу.
— Ты права. Я должен был дождаться, пока он сорвет с тебя платье.
— Он бы не сорвал с меня платье. Его бы остановили музыканты.
— Я хотел выступить в роли твоего спасителя, — признался Макс, и я взглянула на него в зеленоватом свечении приборной панели.
В больнице я сидела с Максом в приемном покое.
— Необходимо будет накладывать швы, — сказала я.
— И не только швы, — откликнулся он. — Начнем с того, что мой брат — и я в этом абсолютно уверен! — больше никогда не захочет со мной разговаривать.
Я не успела ответить. Отодвинув занавеску, вошел врач, представился. Натянул резиновые перчатки и спросил, что произошло.
— Я обо что-то ударился, — ответил Макс.
Он поморщился, когда врач стал ощупывать его рану на голове.
— Обо что?
— О кулак.
Врач достал из кармана халата фонарик и велел Максу следить за крошечным лучиком света. Я наблюдала, как он закатывает глаза, водит ими из стороны в сторону. Тут он поймал мой взгляд и подмигнул.
— Необходимо наложить швы, — подтвердил мои прогнозы врач. — Похоже, сотрясения нет, но было бы неплохо, если бы на ночь вы не оставались в одиночестве. — Он отодвинул занавеску смотровой. — Сейчас принесу инструменты и нитки.
Макс взглянул на меня, в его глазах застыл немой вопрос.
— Конечно, я останусь, — ответила я. — Врач же сказал.
Через неделю я вернулась к работе в ожоговом отделении больницы. Первым пациентом оказалась Серена, одна из моих частных подопечных, четырнадцатилетняя девочка из Доминиканской Республики. Она сильно пострадала во время пожара в доме, ее лечили на родине, но все закончилось обезображенным лицом и шрамами по всему телу. Она целых два года пряталась в темноте родного дома, до того как попала в Род-Айленд и ей не начали делать пересадку кожи. Во время визитов в ожоговое отделение я по целому часу уделяю ей, хотя изначально мало кто понимал, чем музыкальная терапия может помочь Серене. Она ослепла из-за катаракты, которая развилась, когда ее изуродованные шрамами веки перестали закрываться, и руками она двигала плохо. Сперва я просто пела ей, пока она не начала мне подпевать. В конечном счете я переделала под нее гитару, настроила инструмент на одну открытую струну, а потом оснастила ее металлической пластиной, слайдом, чтобы она могла играть. Я прикрепила липучки к тыльной стороне грифа, чтобы она буквально чувствовала аккорды, которые учится брать.
— Привет, Серена, — говорю я, стуча в дверь ее палаты.
— Привет, незнакомка, — отвечает она.
Я слышу, что она улыбается.
Я, как ни эгоистично это звучит, рада, что она слепая. Именно поэтому мне не придется, как несколько минут назад, когда я разговаривала с медсестрами на посту, разряжать неловкую обстановку, когда она не будет знать, как выразить свои соболезнования. Серена даже не знала, что я была беременна; именно поэтому она и не знает, что ребенок умер.
— Где ты была? — спрашивает она.
— Болела, — отвечаю я, ставя у ее кровати стул и укладывая гитару у себя на коленях. Я начинаю настраивать ее, девочка тянется за своим инструментом. — А ты чем занималась?
— Как обычно, — отвечает Серена. У нее перебинтовано лицо — еще не отошла от последней операции. Говорит она невнятно, но после стольких сеансов я научилась ее понимать. — У меня для тебя сюрприз.