Я почувствовал, как вспотел.
Основания для развода по взаимному согласию
Здесь у меня два варианта, и оба перечислены ниже. Я аккуратно переписываю первое основание: «Непримиримые разногласия, послужившие причиной распада семьи».
Я не в полной мере понимаю смысл написанного, но догадываюсь. Похоже, очень точно сказано о нас с Зои. Она не хочет оставить попытки завести ребенка, а меня страшит даже сама мысль о том, чтобы все начинать сначала. Непримиримые разногласия — это дети, которых у нас нет. Это те минуты, когда она сидит за столом и улыбается, но я знаю, что она думает не обо мне. Это книги «Тайна имени», которые грудами лежат у туалета, игрушка на кроватку, которую она купила три года назад, но так и не распаковала, это проценты по кредиту, мысли о которых не дают мне спать по ночам.
Как раз над тем местом, где я должен поставить подпись, напечатано: «Истец требует официального расторжения брака».
Да, наверное, так и есть.
Я бы уверовал в кого угодно и во что угодно, что могло бы изменить мою жизнь.
Так уж получилось, что с невесткой я лажу гораздо лучше, чем с собственным братом. За минувшие два месяца каждый раз, когда Рейд спрашивает меня, чем я собираюсь заниматься дальше, какова моя цель, как я намерен становиться на ноги, Лидди просто напоминает ему, что мы одна семья и я могу жить у них столько, сколько захочу. За завтраком, если она поджаривает нечетное количество кусочков бекона, то мне, а не Рейду, отдает лишний. Похоже, она единственный человек, которому не наплевать, жив я или умер, который либо не замечает, что я полнейший кретин, либо — хотелось бы верить! — ей все равно.
Лидди выросла в семье священника-пятидесятника и когда не вела себя чересчур набожно, то с ней было довольно весело. Например, она собирала комиксы «Зеленый фонарь». И увлекалась малобюджетными научно-фантастическими фильмами — чем отвратительнее фильм, тем лучше. Поскольку ни Зои, ни Рейд не разделяли страсть к подобной дешевой ерунде, у нас с Лидди сложилась традиция каждый месяц ходить на полуночные сеансы в дешевые кинотеатры, где проходили фестивали дерьмовых фильмов и награждались актеры, имен которых вы даже не слышали, например Уильям Касл или Берт Гордон. Сегодня мы собираемся на «Вторжение похитителей тел» — не римейк 1978 года под названием «Угроза вторжения», а оригинальную версию Дона Сигела 1956 года.
За билеты всегда платит Лидди. Раньше я предлагал деньги, но Лидди говорила, что это просто смешно: во-первых, у нее есть деньги мужа, а у меня нет, а во-вторых, я постоянно составляю ей компанию, когда Рейд занят ужином с клиентом или сидит на церковном собрании. Заплатить за билет — самое малое, чем она может меня отблагодарить. Мы всегда покупали самые большие стаканчики с попкорном — с маслом, потому что когда Лидди ходит в ресторан с Рейдом, то он настаивает на здоровой пище. Честно говоря, это со стороны Лидди нечто вроде протеста.
На этой неделе я выпивал трижды: всего лишь по бокальчику пива то тут, то там — словом, ничего особенного, с чем я не смог бы справиться. Но зная, что сегодня мы с Лидди идем в кино, я решил не брать в рот ни капли. Я не хочу, чтобы она побежала к Рейду и нажаловалась ему, что от меня разит спиртным. Я к тому, что я знаю, что она меня любит, что мы отлично ладим, но она прежде всего жена моего брата со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Лидди хватает меня за руку, когда главный герой, доктор Беннелл, бежит по шоссе в кульминационный момент фильма. Она к тому же закрывает глаза, когда наступают по-настоящему жуткие моменты, но потом требует, чтобы я пересказывал в малейших подробностях все, что она пропустила.
«Они уже здесь! — говорит актер, глядя прямо в камеру. — Ты следующий!»
Мы всегда досиживаем до титров, до самого конца, когда идут благодарности городским властям, разрешившим съемки этого фильма. Обычно мы остаемся в кинотеатре последними.
Мы продолжаем сидеть на своих местах, когда какой-то прыщавый подросток появляется в зале, чтобы подмести проход и собрать мусор.
— Ты видел римейк семьдесят восьмого года? — спрашивает Лидди.
— Мура полнейшая! — отвечаю я. — Я даже не сразу понял, что это «Вторжение».
— Наверное, это мой любимый фильм ужасов, — говорит Лидди.
— Ты говоришь это каждый раз.
— Нет, правда, — уверяет Лидди и откидывает голову на спинку кресла. — Как ты думаешь, они знают, что с ними произошло?
— Кто?
— Люди-стручки. Пришельцы. Как ты думаешь, они когда-нибудь просыпались, смотрели в зеркало и удивлялись, почему они такие?
Парень, подметающий проходы, останавливается около нас. Мы встаем и выходим в полутемный коридор кинотеатра.
— Это просто кино, — говорю я Лидди, хотя на самом деле мне хочется сказать, что нет, люди-стручки не задаются вопросом «Что произошло?».
Что на самом деле, когда ты поворачиваешься к человеку, которого не узнаешь, вообще ничего не чувствуешь.
Семьдесят семь.
Именно через столько дней после подачи заявления на развод я обязан явиться в суд. Именно через столько дней Зои, после того как получит повестку в суд, предстанет там в роли ответчицы.
С тех пор как я подал на развод, мне стало не до работы. Мне следовало уже развесить объявления о вспашке земли, почистить и сложить на зиму свои газонокосилки. Но вместо этого я целыми днями спал, до ночи гулял — просто занимал место в доме своего брата.
Поэтому когда Рейд попросил меня рано утром встретить пастора Клайва, прилетающего ночным рейсом в аэропорт Логан после съезда евангелистов в церкви Сэдлбэк, я должен был тут же воскликнуть: «Разумеется!» Я к тому, что у меня вагон времени. И после всего, что Рейд для меня сделал, я, по крайней мере, мог бы отплатить ему если не деньгами, то своим временем.
Но я просто тупо уставился на брата, не зная, что ответить.
— Ты, — тихо сказал Рейд, — и вправду на меня не похож, братишка.
В кухню, где я сидел, вошла Лидди и налила мне стаканчик апельсинового сока. Как будто я сам не понимал, что являюсь всего лишь черной дырой в их доме, куда утекают еда, деньги и личное время.
И если у меня не получилось сказать «да» брату, то его жене я не смог отказать.
Светает, и я честно собираюсь поехать в Логан, чтобы встретить в семь утра частный самолет, но когда проезжаю мимо маяка Точка Джудит, то замечаю волны. Смотрю на часы на приборной панели. Доска для серфинга и мокрый гидрокостюм у меня всегда с собой — так, на всякий случай, лежат в грузовике, — и я думаю о том, что глупо было подниматься в такую рань, если не поплавать четверть часа, а после поехать в Бостон.
Надеваю мокрый гидрокостюм, капюшон и перчатки и направляюсь на отмель, которая уже неоднократно себя показывала, — добрая фея-крестная из залегшего на небольшой глубине песка, которая может превратить длинную низкую волну в захватывающий вихрь.
Я гребу в море, проплываю мимо двух молодых парней.
— Джерри, Эрк! — киваю им я.
Серфингисты, которые катаются на волнах осенью и зимой, — своего рода уникумы; мы в основном знаем друг друга, потому что немного найдется безумцев, готовых заниматься серфингом, когда температура воды десять градусов, а окружающего воздуха — всего пять. Я удачно выбрал время, чтобы удачно поймать хорошую двухметровую волну. Уже поймав ее, я вижу, как волна Эрка вздымается вертикально, но ему удается пролететь на гребне и не оказаться в воронке.
Я чувствую, как горят мои трицепсы, ощущаю знакомую леденящую головную боль от того, что в лицо плещет холодный манящий океан. Легче кивнуть другим, указывая на подходящую волну, и остаться ждать следующей, чем самому взобраться на доску.
— Ты уверен, дед?
Мне сорок лет. Не старый еще, но в мире серфингистов я — древний старик. «Вы еще поцелуете деда в задницу», — думаю я и решаю, что поймаю следующую волну и покажу этим молокососам, как плавают настоящие серферы.
Одно «но».
Только я выпрямился на доске и развернул парус, как неожиданно поскользнулся и упал на спину. Последнее, что я вижу, — это плоский остов своей доски, который обрушивается на меня с невероятной силой.