— Гениально! — восклицает Ванесса.
— Думаешь? Ну вот, на одном она пишет «мой бывший». На втором «никогда не ладила с сестрой». На третьем «после рождения детей не могу скинуть лишние девять килограммов». И так далее. Скажу тебе, Ванесса, она исписала три маркера. А потом я подошла к краю утеса и велела ей швырять кирпичи вниз по одному. Я заверила ее: как только кирпич соприкоснется с водой, с ее плеч навсегда спадет груз.
— Надеюсь, у подножия утеса не происходила миграция горбатых китов, — бормочу я, нетерпеливо притопывая ногой. — Послушайте, не хотелось бы прерывать разговор двух профессионалов, но мы опоздаем к началу…
Ванесса встает.
— Я считаю, ты отлично придумала, Дара, — говорит она. — Ты должна подробно описать этот метод и послать в специализированный журнал.
Щеки мамы розовеют.
— Ты серьезно?
Я хватаю кошелек и жакет.
— Ты сама закроешь дверь? — спрашиваю я у мамы.
— Нет, нет, — отвечает она, тоже вставая. — Я пойду домой.
— Ты уверена, что не хочешь с нами? — интересуется Ванесса.
— Уверена, у мамы найдутся дела поинтереснее, — быстро говорю я и порывисто обнимаю маму. — Я позвоню тебе завтра утром, — обещаю я, вытаскивая Ванессу из квартиры.
На полпути к машине Ванесса оборачивается.
— Я кое-что забыла, — говорит она, передавая мне ключи. — Сейчас вернусь.
Я сажусь в ее машину с откидным верхом и включаю зажигание. Я как раз пытаюсь найти подходящую радиостанцию, когда она опускается на водительское сиденье.
— Ну и кто наплевал тебе в завтрак? — спрашивает Ванесса, сдавая по подъездной дороге.
— Скажи, о чем ты думала, когда приглашала маму с нами в кино?
— Что ей одиноко в субботний вечер.
— Ванесса, мне уже сорок лет. Я не хочу ходить в кино со своей мамой!
— Тебе бы хотелось, если бы ты не могла уже этого сделать, — отвечает Ванесса.
Я смотрю на нее. В темноте отражение в зеркале заднего вида отбрасывает на ее лицо желтую тень.
— Если ты так скучаешь по своей маме, можешь пожить пока с моей, — предлагаю я.
— Я просто хочу сказать, что не нужно быть такой противной.
— А тебе не следовало ее хвалить. Неужели ты на самом деле думаешь, что ее идея с кирпичами стóящая?
— Конечно. Я бы и сама воспользовалась ее методом, только дети на кирпичах, которые стали бы швырять, вероятнее всего, написали бы имена учителей, а это не принесет желаемых результатов. — Она останавливается у знака «СТОП» и поворачивается ко мне. — Знаешь, Зои, моя мама по пять раз рассказывала одну и ту же историю. Независимо от обстоятельств. Я постоянно отвечала: «Да, мама, я знаю» — и закатывала глаза. А теперь я не могу даже вспомнить ее голос. Иногда мне кажется, что я слышу его у себя в голове, но он замирает еще до того, как я могу по-настоящему его расслышать. Иногда я пересматриваю старые видеокассеты, чтобы не забыть звук ее голоса, слушаю, как она велит мне взять для картофеля порционную ложку или поет «С днем рождения». Сейчас я готова была бы убить за возможность по пять раз выслушивать ее истории. Да что там пять, хотя бы один!
На середине ее рассказа я понимаю, что сдаюсь.
— Ты такое и со школьниками проделываешь? — вздыхаю я. — Заставляешь их почувствовать, какие они на самом деле мерзкие, жалкие людишки?
— Если вижу, что это поможет, — улыбается она.
Я берусь за сотовый.
— Скажу маме, пусть подъезжает к кинотеатру.
— Она уже едет. Именно за этим я и возвращалась — пригласить ее с нами.
— Ты была настолько уверена, что я передумаю?
— Да перестань! — смеется Ванесса. — Я даже знаю, что ты закажешь в буфете кинотеатра.
Наверное, она права. В этом вся Ванесса — если человек что-то говорит или делает хотя бы раз, это откладывается у нее в голове, поэтому, когда необходимо, она может порыться у себя в памяти. Например, как-то я упомянула, что не люблю оливки, а потом в ресторане, когда нам подали корзинку хлеба с маслинами, она попросила принести вместо хлеба крекеры — я даже сказать ничего не успела.
— Официально заявляю, — предупреждаю я, — ты еще много чего обо мне не знаешь.
— Попкорн, без масла, — говорит Ванесса. — «Спрайт». — Она поджимает губы. — И арахис в шоколаде «Губерз», потому что мы идем на романтическую комедию, а романтические комедии лучше смотреть, заедая шоколадом.
Она права. Вплоть до шоколада.
Я думаю (уже не в первый раз), если бы Макс хотя бы наполовину был таким внимательным и наблюдательным, как Ванесса, я бы до сих пор оставалась замужем.
Когда мы подъезжаем к кинотеатру, я с удивлением обнаруживаю там кучу народа. Фильм в прокате уже несколько недель — это глупая, игривая романтическая комедия. В другом кинотеатре показывают какой-то независимый фильм под названием «Джилли», который привлек внимание прессы, потому что в главной роли там очень популярная двенадцатилетняя певица, а еще потому, что сюжет фильма, в отличие от классической трагедии Ромео и Джульетты… любовная история Джульетты и Джульетты.
Ванесса замечает позади толпы мою мать и машет ей.
— Ты в это веришь? — спрашивает она, оглядываясь вокруг.
Я читала несколько статей, посвященных этому фильму и возникшим вокруг него спорам. Я уже начинаю задумываться над тем, а не посмотреть ли нам этот фильм вместо романтической комедии, — вон какой он вызвал общественный резонанс! Но когда мы подходим к кинотеатру поближе, я понимаю, что люди, толпящиеся вокруг, — не очередь в кассу. Они стоят по обе стороны от кассы и размахивают транспарантами:
«ГОСПОДУ НЕУГОДНЫ ГОМИКИ!»
«ГОМИК! ТЫ НЕУГОДЕН ГОСПОДУ БОГУ!»
«АДАМ И ЕВА, А НЕ АДАМ И СТИВ!»
Это не воинственно настроенные, сумасшедшие люди. Протестующие хорошо организованы и ведут себя тихо, на них черные костюмы с узкими галстуками или скромные платья в цветочек. Они похожи на твоих соседей, твою бабушку, учителя истории. В этом, как по мне, они схожи с теми, кого пытаются опорочить.
Я чувствую, как напряглась Ванесса.
— Мы можем уехать, — бормочу я. — Давай возьмем фильм напрокат и посмотрим дома.
Но прежде чем я успеваю рвануть со стоянки, я слышу, как меня окликают по имени:
— Зои!
Сперва я даже не узнаю Макса. В конце концов, когда я видела его последний раз, он был пьян и небрит и пытался объяснить судье, что нас необходимо развести. Я слышала, что он стал посещать церковь, куда ходили Рейд и Лидди, но, откровенно признаться, не ожидала, что он изменится так… радикально.
На Максе был отлично сидящий костюм с черным галстуком. Волосы аккуратно подстрижены, а сам он чисто выбрит. На лацкане пиджака — крошечный золотой крестик.
— Ничего себе! — восклицаю я. — Отлично выглядишь, Макс.
Мы неловко пробираемся сквозь толпу, целуемся в щеку и отстраняемся друг от друга, опуская взгляд.
— Ты тоже, — говорит он в ответ.
У него нога в гипсе.
— Что случилось? — спрашиваю я. Кажется невероятным, что мне ничего не известно. Что Макс получил травму, а мне никто об этом не сообщил.
— Пустяки. В аварию попал, — отвечает Макс.
Интересно, кто ухаживал за ним, когда он попал в аварию?
Я спиной ощущаю присутствие моей матери и Ванессы. Я ощущаю их присутствие, словно жар от камина. Какой-то человек покупает билет на «Джилли», и протестующие начинают бунтовать всерьез: распевают псалмы, кричат и размахивают транспарантами.
— Я слышала, что ты присоединился к церкви Вечной Славы, — говорю я.
— Откровенно говоря, церковь стала частью меня, — отвечает Макс. — Я впустил Иисуса в свое сердце.
Он произносит это со сверкающей, белозубой улыбкой, с какой сказал бы «Сегодня вечером мне натерли машину полиролью» или «Думаю, на ужин я хочу что-нибудь из китайской кухни» — как будто это часть обыденного ежедневного разговора, а не заявление, которое делаешь, предварительно все хорошо и всесторонне обдумав. Я жду, что вот сейчас Макс захихикает — раньше мы подсмеивались над Рейдом и Лидди из-за постоянно слетающих у них с языка восхвалений Господа, — но он остается серьезен.