Поэтому я дала своей маме время погоревать. Я никогда не выставляла напоказ своих подружек, никого из них не приводила на праздничный обед, не подписывала рождественских открыток. И не потому, что я стыдилась, а просто потому, что любила свою маму и понимала, что именно этого она от меня и хотела. Когда моя мама заболела и легла в больницу, я заботилась о ней. Мне хотелось думать, что, прежде чем морфий застил ей разум, — перед смертью, — она поняла, что моя сексуальная ориентация значит намного меньше того факта, что я хорошая дочь.
Я рассказываю вам, чтобы объяснить: я уже через это проходила и горела таким же желанием повторить это, как человек, которому необходимо пломбировать второй корневой канал. Но когда Зои просит пойти с ней к Даре, чтобы рассказать о нас, я знаю, что пойду. Потому что для меня это первое доказательство того, что — может быть! — Зои не просто примеряет на себя свой новый голубой образ, но и не собирается его сбрасывать, вернувшись к своей старой, традиционной личности.
— Нервничаешь? — спрашиваю я, когда мы стоим рядом у двери квартиры матери Зои.
— Нет. Да. Немного. — Она смотрит на меня. — У вас же хорошие отношения. Хорошие, верно?
— Твоя мать одна из самых непредубежденных женщин, каких я знаю.
— Но она считает, что знает меня как свои пять пальцев, — отвечает Зои. — Она вырастила меня одна.
— Что ж, я тоже выросла в неполной семье.
— Это совсем другое, Ванесса. Мама до сих пор звонит мне на мой день рождения в три минуты одиннадцатого, кричит и часто дышит в трубку, чтобы оживить в памяти процесс родов.
Я непонимающе смотрю на нее.
— Это просто удивительно.
Зои улыбается.
— Знаю. Она уникальная. Это и благословение, и проклятие одновременно.
Глубоко вздохнув, она звонит в дверь.
Дара открывает. В руках у нее сломанная вешалка для пальто.
— Зои! — восклицает она обрадованно. — Не знала, что вы заглянете!
Зои натянуто смеется.
— Ты понятия не имеешь…
Дара стремительно обнимает и меня тоже.
— Как дела, Ванесса?
— Отлично, — отвечаю я. — Как никогда.
Где-то позади раздается мужской голос, низкий и успокаивающий. «Почувствуйте воду. Почувствуйте, как она поднимается снизу…»
— Ой, — смущается Дара. — Сейчас выключу. Проходите. — Она бросается к стереосистеме и выключает проигрыватель, достает диск и кладет назад в пластмассовую коробку. — Это мое домашнее задание по биолокации. Вот почему у меня в руках вешалка.
— Ищешь воду?
— Да, — отвечает Дара. — Когда я обнаружу воду, палочки начнут двигаться и перекрещиваться в моих руках.
— Позволь избавить тебя от лишних хлопот, — говорит Зои. — Я стопроцентно уверена, что вода льется из крана.
— Маловеры! Чтоб ты знала, моя практичная дочь, биолокация — очень выгодное умение. Скажем, ты захочешь вложить деньги в землю. Разве тебе не интересно узнать, что скрывается в ее недрах?
— Я, скорее всего, найму компанию, которая занимается бурением артезианских скважин, — говорю я. — Но это мое личное мнение.
— Возможно, Ванесса, ты и права, но кто укажет этой компании, где именно бурить? — улыбается она мне. — Вы проголодались? У меня в холодильнике вкусный кекс к кофе. Одна из моих подопечных пытается представить себя в роли кондитера…
— Знаешь, мама, на самом деле я пришла сказать тебе одну важную новость, — говорит Зои. — По-моему, очень хорошую новость.
Дара удивленно распахивает глаза.
— Мне сегодня приснился сон. Дай сама догадаюсь… Ты возвращаешься в институт!
— Что? Нет! — отвечает Зои. — О чем ты говоришь? У меня уже есть диплом магистра!
— Но ты могла бы закончить отделение классического вокала. Ванесса, ты когда-нибудь слышала, как она поет?
— Да.
— Мама, — обрывает ее Зои, — я не вернусь в университет на отделение вокала. Меня полностью устраивает моя работа музыкального терапевта.
Дара смотрит на дочь.
— Тогда, может быть, на отделение джазового фортепиано?
— Ради бога, я не собираюсь возвращаться в университет. Я пришла сказать тебе, что я лесбиянка!
Это слово раскололо комнату пополам.
— Но, — через секунду пришла в себя Дара, — ты же была замужем!
— Знаю. Я была с Максом. Но теперь… теперь я с Ванессой.
Дара переводит взгляд на меня. В ее глазах читается боль — как будто я предала ее, выдавая себя за лучшую подругу Зои, хотя на самом деле…
— Понимаю, это несколько неожиданно… — начинаю я.
— Зои, это не ты. Я тебя знаю. Я знаю, кто ты.
— И я тоже. И если ты думаешь, что теперь я стану разъезжать на «харлее» и одеваться в кожу, то ты вообще меня не знаешь. Поверь, я удивилась не меньше тебя. Никогда не думала, что такое может произойти со мной.
Дара обхватывает руками лицо Зои и начинает плакать.
— Ты могла бы еще раз выйти замуж.
— Могла бы, но я не хочу, мама.
— А как же внуки?
— Как видишь, я не смогла родить тебе внуков даже с мужчиной, — отвечает Зои и берет маму за руку. — Я встретила человека, с которым хочу быть. Я счастлива. Неужели ты не можешь за меня порадоваться?
Мгновение Дара сидит не шелохнувшись, опустив голову. Потом убирает руку.
— Мне нужна минутка, — говорит она, берет свои «ивовые прутья» и идет в кухню.
Когда она уходит, Зои поднимает на меня полные слез глаза.
— Слишком большое потрясение даже для ее широких взглядов.
Я обнимаю Зои.
— Дай ей время. Ты сама еще до конца не привыкла к новым чувствам, а прошло уже несколько недель. Нельзя же ожидать, что она оправится от шока за пять секунд.
— Как думаешь, с ней все хорошо?
Теперь понимаете, за что я люблю Зои? Даже в критический для себя момент она беспокоится о маме.
— Пойду посмотрю, — успокаиваю я и направляюсь в кухню.
Дара стоит, опираясь о кухонный стол, сломанная вешалка лежит на гранитной столешнице.
— Может быть, это моя вина? — спрашивает она. — Наверное, мне следовало второй раз выйти замуж. Чтобы в доме был мужчина…
— Вряд ли это что-то бы изменило. Вы были отличной матерью. Именно поэтому Зои так боится, что вы откажетесь от нее.
— Откажусь от нее? Не говори глупостей. Она же сказала, что лесбиянка, а не республиканка. — Дара шумно вздыхает. — Просто… мне нужно к этому привыкнуть.
— Вы должны ей об этом сказать. Она поймет.
Дара смотрит на меня, потом кивает. Возвращается через вращающиеся двери в гостиную. Я собираюсь последовать за ней, но хочу дать Зои минутку побыть наедине с матерью. Хочу, чтобы у них было время пересмотреть и переоценить свои отношения — чего я не смогла сделать с собственной мамой, этого сальто-мортале любви, когда все встает с ног на голову, тем не менее они обе все еще удерживают равновесие.
Поэтому я решаю подслушать. Приоткрываю дверь и слышу голос Дары.
— Я не смогла бы любить тебя больше, если бы ты прямо сейчас сказала, что у тебя традиционная ориентация, — произносит она. — Но я не могу любить тебя меньше только потому, что ты призналась, что лесбиянка.
Я осторожно прикрываю дверь. Оглядываюсь, замечаю на столе вазу с фруктами, темно-синий тостер и кухонный комбайн. Дара забыла свои «ивовые прутья». Я беру их и некрепко сжимаю в руках. Несмотря на то что кран и трубы находятся меньше чем в полуметре, «прутья» не начинают подпрыгивать или перекрещиваться. И я представляю себе, что обладаю пресловутым шестым чувством, уверенностью в том, что искомое находится на расстоянии вытянутой руки, несмотря на то что все еще невидимо.
Кинотеатры — отличное место для голубых. Как только гаснет свет, никто не станет пялиться на тебя, если ты возьмешь подругу за руку или придвинешься к ней поближе. Все внимание в кинотеатрах, по определению, сосредоточено на происходящем на экране, а не в зрительном зале.
Я не из тех, кто публично выражает свои чувства. Я никогда не стану целоваться на людях; мне просто не присуща та беззастенчивая развязность, которую можно наблюдать у подростков, когда парочки постоянно занимаются сексом на глазах у посторонних или ходят по улице, засунув руки друг другу в трусы. Я не к тому веду, что обязательно идти по улице в обнимку с любимой женщиной, — но мне бы доставило удовольствие знать, что, если мне приспичит, меня не будут преследовать шокированные, вызывающие неловкость взгляды. Нам привычнее видеть мужчин, сжимающих оружие, а не мужчин, держащихся за руки.