Филипп облазил весь терминал, сделал анализ материала панели и вынужден был сдаться: все параметры компьютера были в пределах нормы, а материал светящегося участка ничем не отличался от соседних. «Звезда» словно смеялась над ним, совершенно безобидная на вид, преобразившая панель в деталь сказочной декорации.
Может быть, это новейшая доработка оборудования? Но доработчики обязаны были оставить запись о реконструкции. Забыли? Маловероятно, хотя и не исключено. Что же это такое?
Ничего не придумав, Филипп поделился открытием с Богдановым, который отреагировал совершенно спокойно.
— Ну и что? — сказал он. — Вернемся и спросим у обслуги ретранслятора, не копались ли здесь доработчики. Нам важнее другое: узнать причину срыва груза.
На самом деле Богданов был очень и очень встревожен, но поделился своей тревогой только с Тектуманидзе.
Вечером второго дня, возвращаясь из очередной вылазки с Богдановым на станцию, Филипп, повинуясь больше инстинкту, чем сознательному решению, завернул вдруг в небольшой зал отдыха спейсера, откуда в коридор просачивались звуки музыки. Кто-то, вероятно, забыл закрыть дверь, и Филипп, прежде чем войти, с минуту размышлял, что привело его сюда.
В зале царил красноватый полумрак, и был он пуст, лишь в дальнем углу, где мерцал созданный видеопластом костер, кто-то сидел за столиком, уронив голову на скрещенные пальцы рук.
Музыка стихла. Сидевший поднял руку, пошевелил пальцами — зазвучала новая мелодия, Филипп вздрогнул. Это была старинная мелодия «Знак беды», напоминавшая о горечи утрат. Она всегда вызывала у Филиппа лирически-грустное настроение, а что такое настроение, как не климат сердца? И климат сердца у Филиппа после разрыва с Аларикой долго носил дождливый характер.
Откуда же здесь эта мелодия?..
Душу защемило так, что Филипп прикусил губу, бездумно глядя на трепет оранжевых языков пламени. Музыка продолжала свое нежное, тающее журчание.
Человек за столом встал и растворился во мраке. Но Филипп вдруг с суеверным страхом понял — женщина! Он не верил ни в совпадения, ни в мистику, ни в предчувствия, но в этот раз ощутил в себе такой властный зов сердца, что не раздумывая шагнул в зал.
Женщина стояла у громадного черного провала в стене — один из внешних виомов был включен в направлении Южного галактического полюса, — стояла, будто падая в абсолютную черноту пространства; взгляд невольно начинал искать искры света в этой темноте и не находил.
Филипп подошел, мучимый сомнениями, остановился, глядя на абрис женской фигуры. Женщина повернула голову… Он не ошибся, это была Аларика.
— Это ты, — сказала она низким спокойным голосом, будто они расстались час назад, будто не разделял их океан времени глубиной в пять лет, и неизвестности, и почти угасшей боли потери. Почти?.. — Не думала, что встречу тебя среди безопасников.
— Я всего лишь эксперт по ТФ-аппаратуре, и то временно. — Голос у него оказался таким же спокойным, и он усмехнулся про себя: в глубинах памяти шевельнулась надежда, но это была такая эфемерная ее тень, что здравый смысл легко расправился с нею. И все же… не умерла в душе память рук, память губ, память тела… Память голоса, движения, мысли… и память сердца… «О память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной…» — всплыли вдруг строки. Чьи? Впрочем, какая разница? Случайные встречи только подчеркивают закономерность разлуки… — Я тоже не ожидал встретить тебя на спейсере.
— Я по-прежнему врач-универсалист «Скорой помощи» УАСС, хотя работаю в этом амплуа мало, практически один раз в месяц, дежурным врачом. Так получилось, что это мое дежурство совпало с экспедицией «Тиртханкара».
— Почему же я не видел тебя со времени старта?
— Была занята и… хотя вру. Просто не хотела, чтобы ты меня видел.