— Что же изменилось сегодня? На спейсере этого типа можно прожить год и не встретиться.
Аларика отвернулась к виому. Танцующее, немигающее пламя искусственного костра делало ее профиль загадочным, как изваяние древней богини.
— Мне рассказал о тебе друг моего мужа Никита Богданов. А я хотела проверить.
— Богданов? Друг мужа? — Вопрос прозвучал недостаточно естественно и спокойно. Он приказал себе быть посдержанней, но в грудь снова плеснуло волной грусти, и Филипп вдруг представил Аларику в объятиях мужа — абстрактной фигуры, смахивающей на Мая Реброва. Это отрезвило.
— Да, некоторое время они работали вместе. — Аларика осталась спокойной и ровной. — Он ведь тоже был спасателем, хотя и не безопасником. А ты все там же?
Темнота скрыла запылавшие щеки Филиппа. Вопрос прозвучал как незаслуженная пощечина. Грусть окончательно прошла, появилась злость.
— Все там же, — подтвердил он почти весело. — И по-прежнему играю в волейбол, как ты сама могла убедиться. Я спортсмен настроения, как отметил Ребров, я обидчив и самолюбив и не осуждаю себя за это. Каждый из нас пять лет назад решил по-своему: в силу эмоций — я, в силу неведомого мне расчета — ты…
— Я… — повторила она задумчиво. — Тебе не кажется, что ты довольно часто употребляешь местоимение «я»?
— Может быть, но мы не об этом. Ты мне тогда ясно сказала, что спорт — это несерьезно, это на год, на два, пока ты молод, и неопытен, и на вершине успеха… Неверно! Моя вершина еще впереди, и с высоты пяти лет, пока мы не виделись, я могу только повторить свои слова: волейбол, спорт — это на всю жизнь! Потому что большой спорт всегда приносил радость людям, и тем, кто им занимался, и тем, кто просто «болел». Потому что в каждом из нас живет дух соревнования, а для меня волейбол — не просто игра для себя и для зрителей, это в первую очередь школа жизни, где есть все: радость победы и горечь поражения, ярость атаки, и гнев ошибки, и напряжение мысли, и действие, в котором ты выкладываешься весь до конца! — Филипп выдохся и остановился. — Впрочем, прости, я, как всегда, увлекаюсь, в этом я не изменился.
Она молчала, вспоминая, как впервые встретила Сергея Реброва.
В тот вечер Филипп, на свою беду, пригласил ее на встречу с друзьями — был праздник Отмены Границ, он обещал познакомить ее с легендарными безопасниками, асами аварийно-спасательной службы. Торжество было в разгаре, после фейерверка они заполнили с веселым шумом один из старинных банкетных залов Москвы, Филипп на минуту оставил ее одну — заметил кого-то из знакомых, и в это время в зал вошел Ребров.
Среди этих сильных парней он не был ни особенно широкоплечим, ни особенно красивым, ни особенно значительным, и все же она мгновенно выделила его из толпы, так и не поняв в тот момент, чем же он заставил обратить на себя внимание. Лишь потом, через несколько дней, после двух встреч с ним — он тогда тоже заметил ее сразу, — она поняла: Сергей Ребров был целеустремленным и уравновешенным во всех отношениях. Такого самообладания, как у него, твердых убеждений, принципов и уверенности в себе Аларика не встречала ни у кого из своих прежних знакомых, и это решило ее судьбу, а заодно и судьбу Филиппа…
— Прощай, — сказал Филипп, делая шаг к двери. — Спокойной ночи.
— Постой. — Она подошла к столику, костер погас, вспыхнул белый свет. Щурясь от смены освещения, они разглядывали друг друга. Конечно же, пять лет наложили отпечаток, он стал мужественнее, сильнее, хотя губы все еще хранили тень нерешительности или безволия, она — чуть полнее, женственнее… красивее, что ли? Как это выразить словами? Мы четко знаем, что такое уродство, а что такое красота?.. В памяти всплыли строки, прочитанные когда-то Станиславом на дне рождения Аларики:
Слава умеет выбрать четверостишие, выражающее душу поэта, подумал Филипп. Стихи стары как мир, а воспринимаются как откровение…
— До свидания, — уже свободней произнес он. — Ты мне очень помогла сегодня, спасибо. Ты еще что-то хочешь сказать?
— Хорошо, если я ошибаюсь. — В глазах Аларики мелькнули упрямые огоньки. — Но и ты в одном ошибся. Пять лет назад я решила не в силу расчета, а в силу любви. Я любила Сергея.
Филипп несколько мгновений смотрел ей в глаза, поклонился и вышел, унося в душе все то, что она высказала взглядом, породившее смятение и бурю эмоций. Ему очень хотелось остаться, но прежде надо было разобраться в себе, в своих желаниях, иначе можно наломать дров… В том, что Аларика любила своего мужа, сомневаться не приходилось. И эта ее сожалеющая усмешка: «Ты все там же?» Филипп снова почувствовал прилив обидной горечи, но ему, как ни странно, стало легче. Аларика изменилась, но изменился и он…